— Вон тот ихний Дом колхозника.
Я спрыгнул на дорогу, и вокруг моих ботинок заработали вулканчики пыли.
— Спасибо, — сказал я. — Счастливо тебе.
Он даже не кивнул. Подумав немного, проговорил:
— И при нем же ихний буфет — туда ты не ходи. В чайную ходи — вон, видишь, возле школы, где антенна торчит.
Я взял свой чемодан, а бензовоз ушел дальше на юг.
Я подумал, что, может, этот парень опять попадется мне на обратном пути. Но потом посчитал дни, и вышло, что нет, не попадет. Жаль, хороший малый. Вот бы ему жениться на той официанточке…
Я закинул чемодан в Дом колхозника, под одну из семнадцати коек огромного номера. Толстая тетка, спеленатая пыльной шалью, взяла с меня рубль за двое суток, и я пошел в чайную, ту, что возле школы, где антенна торчит. Я пошел в чайную по голой улице, по пыльной каменистой земле, по узкой полоске пустыни, ограниченной двумя рядами глиняных домов и глиняных заборов.
Столы в чайной были крыты голубым пластиком, рядом с буфетом блестел никелем импортный кофейный агрегат — впрочем, он не работал. Я съел «плов» из баранины с макаронами, выпил два стакана компота и опять вышел на улицу.
Я прошел вдоль всего поселка, до самого его края, и увидел пыльную каменистую степь. Тогда я свернул в проулок, прошел весь поселок поперек и увидел желтую, с остатками льда реку, а за рекой — пыльную, каменистую степь.
Зашло солнце, и холод погнал меня назад. Когда я вернулся в Дом колхозника, волосы мои скрипели и шуршали. Во всем поселке я не встретил ни одного дерева.
Зачем здесь живут люди, когда внизу, на равнине, хватает и места, и леса, и чистой воды?
Я, как мог, умылся желтоватой водой из умывальника, и все равно было неловко всовывать пропесоченное тело между чистыми простынями…
Утром я пошел в райисполком, и мне объяснили, зачем здесь живут люди.
Оказывается, в степи, между песком и камнем, растет жесткая выгоревшая травка, на редкость богатая белком. Ее охотно едят овцы и летом, и бесснежной зимой. Овец пасут люди. А людям нужно где–то жить, нужно есть, учить детей, смотреть кино по вечерам, а в субботу ходить на танцы. Поэтому — поселок, и чайная, и клуб, и двухэтажная школа–десятилетка.
А если на горном склоне споткнется лошадь и чабан не успеет вырвать ногу из стремени, нужно промыть рану, наложить шину, а потом гипс и вогнать в предплечье сколько–то кубиков противостолбнячной сыворотки. А если на стоянке у женщины неожиданно начались роды, нужно помочь еще безымянному человеку отделиться от матери, нужно вымыть его теплой водой, грамотно спеленать и, подняв на руки, показать ему синее небо без облаков, безлесые горы и пыльную, каменистую степь. Поэтому — врач…
Я отметил командировку и хотел идти к врачу, одноногому районному врачу, совершившему незаконную комбинацию с резиной. Но редакция газеты помещалась В том же исполкомовском коридоре, и я несколько отступил от наиболее разумного порядка работы.
Газета была маленькая, двухполоска, а редактор ее был молод, перспективен и смотрел вещам в корень. Он сказал:
— Резина — это только один факт. Там наверняка и других хватает. Да что там говорить! Вот вы к нему домой зайдите. Под каким–нибудь предлогом. Зайдите!
— А что у него дома? — спросил я.
— Вот посмотрите, — многозначительно пообещал он. Проявлять настойчивость было недипломатично, и я поинтересовался:
— А как врач он ничего?
— С этой стороны пока жалоб нет, — ответил редактор.
Я ждал. Я видел, что ему не терпится высказаться, и спокойно смотрел на милый редакционный стол с образцами шрифтов, прикнопленными к потертому дерматину.
Редактор высказался:
— Это же обыватель, стопроцентный обыватель! Знаете, какой у него дом? Ковры на стенах, — он загнул большой палец, — подпол — прямо овощехранилище, — он загнул указательный, — радиола, на холодильник в раймаге записался…
Редактор рубанул ладонью воздух.
— Да что говорить! Лампы дневного света у себя устроил…
Он возмущенно загнул мизинец и уже спокойней, по–деловому, проговорил:
— Надо бы, кстати, поинтересоваться, откуда на все это средства берет.
— Ну, лампы–то стоят недорого, — примирительно сказал я.
— Дорого не дорого, а деньги…
Я смотрел на него внимательно. Но нет — никаких признаков личной ненависти. Просто должностное рвение.
Я осторожно спросил:
— Ну, а вообще–то, как вы считаете, резина им действительно была необходима?
— Ну, знаете, — сказал он, — если каждый будет на необходимость ссылаться… Вот вы зайдите к нему домой…
Я зашел к нему домой.
Я думал об этом парне давно, с Москвы, и, конечно, как–то представлял его себе. В принципе представлять героя заранее — дело бессмысленное, даже мешает потом. Но мозг не машина — не выключишь…