Попадались ребята, похожие на нас, рабочие или инженеры, может, учителя — бог знает. Трое шли и ругались на ходу. Поменяться бы с ними заботами!
Попались нам навстречу две форменные аэрофлотские девочки, профессионально красивые, строгие и уже не здешние, как бы отделенные от грешной Земли девятью километрами воздуха…
Я спросил Юрку:
— Кстати, как ты себя чувствуешь?
Он ответил:
— Пока ничего.
«Пока»…
Наверное, времени у нас оставалось не так много, потому что на улицу уже высыпали школьники и шли толпами со своими портфелями и ранцами. Одного мы приметили еще издали. Он был мал, рыж, веснушчат и счастлив. Проходя мимо, он осветил нас своей золотистой физиономией, и мы с Юркой разом улыбнулись и посмотрели ему вслед.
Такси попалось нам неожиданно, как белый гриб в лесу. Мы подогнали машину к дому, и Юрка, глядя в сторону, сказал:
— Вы там не ждите, пока меня возьмут. Довезите до больницы и уезжайте. Скажи Рите, что там такой порядок, ладно?
— Ладно, — кивнул я, — скажу.
Мы пошли наверх за Ритой. Она заторопилась, вытащила из кровати сонную Ленку и сказала:
— Поцелуй папочку и пожелай скорее выздороветь.
Ленка обхватила Юрку за шею своими мягкими розовыми ладошками, зевнула, поцеловала в щеку и сказала:
— Я тебе пожелаю скорее выздороветь.
Юрка поцеловал ее в мордочку, в пузо и сам отнес в кровать. Рита торопливо проверила всякие медицинские бумаги, схватила пакет с Юркиными вещичками, и мы сошли вниз. Даже не присели перед дорогой, хотя дорога предстояла дальняя.
Только в машине я вдруг понял, что вся наша нелепая спешка была неосознанно вызвана той единственной причиной, что на улице ждало такси.
У больничных ворот я велел таксисту подождать. Мы довольно долго искали в парке нужное отделение — парк был действительно огромный.
У входа в приемный покой сидели на лавочках несколько женщин и старик. Я зашел внутрь, а потом вышел и сказал, что дальше Юрка должен идти один, такой у них порядок.
Рита поцеловала Юрку, спросила, что ему принести в следующий раз, и сказала, что нужно аккуратно принимать все процедуры, что от него самого зависит скорей выздороветь и что она будет приходить каждый день сразу же после работы. Все это говорилось бодрым пионерским тоном, я даже отвернулся от неловкости.
Хотя сам я, в сущности, говорил то же самое, только врал потоньше…
Я отвернулся от Юрки с Ритой и увидел, что худенькая женщина, сидящая поодаль, смотрит на Юрку жалобными, горькими, ничего не прячущими глазами. Я узнал ее — это она спала в моей комнате, когда я прилетел из Иркутска.
Она сидела напряженно, как сидят вечно занятые женщины, закрученные будничной суматохой, — будто и не сидела даже, а просто присела на минуточку. Она была не уродлива и не красива, как говорится, есть что–то приятное в лице, а, в общем, пройдешь мимо и не заметишь. Таких миллион в Москве, именно они составляют серый фон толпы. Стоят в очереди на троллейбус, мелькают в дверях гастрономов, спешат по каким–то своим делам, не слишком важным для остального человечества…
Мы попрощались с Юркой, он взял свой индивидуальный узелок и пошел в приемный покой. Мягко, со вздохом, закрылась за ним дверь.
Мы с Ритой пошли к воротам парка. Обернувшись, я увидел, как Юркина женщина быстро встала и заспешила к двери, за которой только что скрылся он.
Я подумал, что сейчас она куда нужней Юрке, чем мы, хотя мы, наверное, тоже нужны. Мы смотрим на него, как и должны близкие люди смотреть на тяжелобольного. А она глядит на него, как только близкие женщины глядят на тяжело любимых. Мы нужны, чтобы с ним спорить, она — чтобы с ним соглашаться. Мы нужны ему, очень нужны, чтобы врать с веселыми лицами. Но она еще нужней, чтобы молчать с ним рядом, как молчит он сам.
Шофер нас ждал, я сказал ему адрес Ритиной работы. Сразу, как мы отъехали, Рита спросила:
— Гоша, это действительно так серьезно?
Я кивнул:
— К сожалению, серьезно.
Она с испугом сказала:
— Но врач говорит, что это может кончиться совсем плохо!
Она глядела на меня с таким страхом, так хотела, чтобы я ее разубедил, что я стал ее разубеждать:
— Еще точно ничего не известно, надо повторить анализы…
Она сразу же с готовностью поверила:
— Конечно! Я и сама подумала: ведь еще ничего точно неизвестно, надо проверить… Нельзя же сразу подозревать самое худшее…
Я перебил ее довольно резко:
— Лучше все–таки рассчитывать на худшее.
Я разозлился не на нее, а на себя. Проклятая журналистская покладистость. Когда собираешь материал, нужно выслушать собеседника, а не высказаться самому. Поэтому журналист почти всегда лишь поддакивает да изредка осторожным вопросом направляет разговор.