— Что вы предлагаете, Георгий Васильевич?
Он заговорил на «вы» не для меня, а для Одинцова — подчеркнул, что разговор серьезный.
Естественно, я думал об этом раньше и ответил сразу:
— Самое разумное — попросить выступить у нас профессора Быховского. И ошибку исправим, и обойдемся без официального опровержения.
— Ну, это уж совсем несерьезно, — быстро проговорил Одинцов. — Как дети — и нашим, и вашим. Хорош препарат или плох, это еще будущее покажет. Но у нас сейчас, в худшем случае, просто ошибка. А так будет и ошибка, и беспринципность. Шарахнулись туда, шарахнулись сюда… Вот если бы мы тогда же дали выступить Быховскому, это было бы разумно: где наука, там и спор. А теперь… Нечего сказать, дискуссия — с интервалом в полгода!
Он вдруг прервался и просительно улыбнулся мне:
— Георгий Васильевич, дорогой, будьте так любезны — графин…
Мы с редактором молча ждали, пока он пил, пока медленно приподнималось донышко стакана. Одинцов не выпил и половины — видимо, просто демонстрировал спокойную дружескую обстановку.
Редактор спросил:
— Ну, а вы что предлагаете, Игорь Евгеньевич?
Тот миролюбиво пожевал губами:
— Собственно, я не вижу особого повода для спешки. Скорей всего, через месяц–два выяснится, что к чему.
— Если мы не выступим, через два месяца ничего не выяснится, — сказал я.
— Ну, через полгода… — Одинцов повернулся ко мне: — Георгий Васильевич, ну представьте себе: вдруг через какое–то время окажется, что препарат все–таки бесполезен. Как мы будем выглядеть? Мальчишки, трусливые мальчишки!
Я искал, что ему ответить, и не находил. Пусть он четырежды подлец — но то, что он говорил, было убедительно. Не только звучало убедительно, но и было убедительно — этого не понимать я не мог.
Тогда я сказал единственное, в чем был уверен наверняка:
— Больные не могут ждать полгода.
Одинцов сразу же отозвался:
— Давайте попытаемся ускорить дело. Я лично постараюсь поговорить с профессором Ротовым. Может быть, он пойдет навстречу… А вы, Георгий Васильевич, попытайтесь действовать… ну, скажем, через «Медицинскую газету». Вот если бы они или еще кто–нибудь дал статью Быховского, это была бы нормальная полемика: у нас своя точка зрения, у них — своя.
Он вопросительно посмотрел на редактора, и тот не сразу и не очень охотно кивнул:
— Да, это, пожалуй, было бы естественней.
Я и сам понимал, что это, пожалуй, было бы естественней. Но еще понимал, что другая газета— это вилами по воде, что наш разговор не дал пока ничего реального и лишь видимость дела разбухает и пузырится, как пенопласт. Одинцов будет стараться, я — пытаться, а время— идти, а больные — ловить воздух за ширмами, и белых закутках…
Наверное, я собирался с мыслями слишком долго. Редактор поторопил:
— Георгий Васильевич!..
Я чувствовал, что надо тут же ответить, причем аргументирование и трезво. Но что мне было ответить? Одинцов защищал интересы газеты, защищал убедительно и логично. А моя логика трещала и рвалась, и я даже не мог понять где.
Я сказал:
— Все–таки считаю, что нужно в той или иной форме дать опровержение.
Я выговорил это как можно весомей. Но фраза прозвучала жалко, и я сам это понимал: «я считаю» стоит не больше, чем капризное женское «я хочу».
Конечно, понял это и Одинцов, потому что сказал совсем уже по–домашнему:
— Георгий Васильевич, дорогой… Ну что опровергать–то? Слово «сомнительный»?
Он посмотрел на меня, на редактора, снова на меня и произнес убежденно:
— Между нами говоря — отличный фельетон! Даже если есть маленькая неточность — а это далеко не факт. Вы же не о препарате писали, а о проходимце, который может к любому делу примазаться. О беспринципности писали! А это болезнь пострашней любого рака. И если бы сегодня стоял вопрос — честное слово, снова бы сказал: «Печатать!»
Редактор молчал—давал мне время возразить.
Но я тоже молчал.
Мозг, всегда в таких случаях работавший четко и целенаправленно, сейчас словно разладился, и мысль шла каким–то случайным, боковым ходом. Почему Одинцов сказал про «Медицинскую газету»? Может, и там настороже Семен Семеныч? Или еще проще, и Одинцову плевать и на препарат, и на Семен Семеныча, и перед ним тоже важно лишь соблюсти видимость?..
Я думал о «Медицинской газете» и о Семен Семенычах, а отпущенная мне минута тем временем утекла.
Редактор вздохнул и положил руки на стол.
А Одинцов спросил его благодушным светским тоном:
— Так, значит, жарко в Кении?