На этот раз он послушался, сел, и даже не сел, а опустился как-то, будто ноги ослабели.
— Он утонул, Толя.
— Не может быть!
— К сожалению, так и есть.
— Почему к сожалению, если утонул? Такого не жалко.
— Мальчишка ты мой…
— Только без нежностей фальшивых!
— Какие нежности! Ты соберись с силами. Тебе еще предстоит узнать…
— Что?
«Правильно ли я поступаю? Нет, лучше сразу. Он иначе на вещи взглянет».
— Твою маму обвиняют.
— Маму? В чем?
— Они вместе были, когда Черновол утонул.
— Это неправда! Она не виновата!
— Я тоже так думаю.
— Это не ваше дело.
— Пусть. Но почему ты домой не пошел?
— Это не ваше дело, — повторил он. — Я пойду. Я не знал.
— И сейчас не все знаешь.
— Что еще? Все говорите.
— Послушай, Толя. Какие-то друзья Черновола звонят маме, пугают ее, говорят, что будут мстить за его смерть.
— Так она дома?
— Да.
— Значит, ее не арестовали? Вы опять меня обманываете. Если бы ее обвиняли, она бы в тюрьме была!
Я был в растерянности.
— Понимаешь, это можно истолковать как несчастный случай. Она оттолкнула его. Ее могут приговорить условно… Кроме того, самооборона…
Он слушал, но я не мог понять, что он думает по поводу того, что слышит.
— Толя! Я сейчас позвоню своему другу, он лучше тебе все разъяснит. А ты поешь все-таки, ладно?
И я вышел, чтобы сказать жене, что нужно покормить мальчика.
— Я все время ему предлагала, он отказывается.
— Сейчас, наверно, не откажется.
Тут же на кухне я взялся за телефонную трубку. Все звонки оказались впустую. Мазина не было ни в гостинице, ни в управлении, ушел уже и Сосновский. Оставалось одно — ждать.
Когда я вернулся в кабинет, Толя сидел в напряженной позе, думал, взявшись руками за голову.
— Пойдем есть, чуть позже я снова буду звонить.
— Я не хочу.
— Скоро все выяснится. Подождем немножко, а пока поешь.
— Я не хочу. Я пойду.
— Домой?
Он не сразу ответил.
— Да.
— Может быть, лучше позвонить сначала, предупредить, что ты приехал?
— Не нужно.
— Послушай моего совета. Садись, перекуси, тем временем отыщется Игорь Николаевич, кое-что прояснится, и ты пойдешь домой не с пустыми руками, может быть, сообщишь маме что-то важное.
— Ее допрашивали?
— Конечно.
— Но она же не виновата!
То же самое говорил он и об отце, но была разница в интонации. Разницу я чувствовал, но в чем она, определить затруднялся, а задумываться было некогда, мальчик совсем не желал не только слушаться, но и слушать.
— Конечна, она не виновата в умысле, но так уж получилось, она ведь подтвердила.
— Что?
— Она столкнула его в воду.
— Ее заставили?
— Почему? Она дала показания добровольно.
Все-таки до конца я не договаривал, не мог сказать, почему мать настаивает на своей вине, подлинной или мнимой. Лучше, если они сами объяснятся. Я и так уже много сказал ему. Главное, чтобы шел домой. Пусть не говорит, почему не пошел до сих пор. Пусть. Лишь бы сейчас пошел, чтобы точку на этой глупости с похищением поскорее поставить.
— Мне все понятно, я пойду.
Мы вышли в прихожую. От сентиментальных напутствий я воздержался. Закрыл за мальчиком дверь и подумал, что теперь могу принять душ и поужинать.
Было, однако, неспокойно. Разволновался, устал, что ли? А тут еще жена включила телевизор, передавали эстрадную программу, современные песни, которых я не понимаю, не могу понять, почему шум важнее смысла? Все они для меня на одно лицо, в каждой почему-то слышатся одни и те же глупые слова: «А я по шпалам, опять по шпалам…» И кажется, будто люди не со сцены выступают, а бегут по шпалам наперегонки неизвестно куда.
Раздраженно смотрел я на экран, который принято называть голубым. Ох уж эти мне штампы! Самолет — серебристый лайнер, пароход — белоснежный, а обыкновенное место в столовке — посадочное. Интересно, как в камере места называются? «То взлет, то посадка…» О чем эта песня? Об авиаторах или торговых работниках? И еще меня выводит из себя манера повторять одни и те же слова по двадцать раз, будто патефон испортился! Представляю, если бы знаменитый романс так пели!
Да, забавно. Он ей — гений чистой красоты, а она ему — а ты айсберг…
Короче, программа, где айсберги бегают по шпалам, настроение мое не улучшила, и я пошел к себе. Даже есть расхотелось. Ну что за глупость, радоваться нужно, что нашелся мальчик, а меня какая-то беспочвенная тревога гложет…