И, не дожидаясь ее ответа, я подошел к аптечке, где лежало нужное лекарство. Аптечку эту, подвесной ящичек ручной работы, сделал когда-то в подарок моему отцу друг, столяр-краснодеревщик. Так сделал, что она и поныне гостиную украшала, скрывая за резными нарядными дверцами, увы, не столь праздничное свое содержимое.
И еще была мысль — увидит меня с таблетками, уйдет наконец. Ну о чем нам говорить и спорить?
Но Марина, хотя и стояла с папкой в руке, готовая выйти, не вышла, видно, слова о брате задели.
— А что вы, собственно, к моему брату имеете? Чем он вам не понравился? Я ему свое передала, не думайте.
«Неужели испугалась, что донесу?»
От такой дикой мысли совсем тошно стало.
— Не беспокойтесь. Я не об имуществе вашем, а о том, что ваш брат жестоко и даже противозаконно поступил с подростком…
— Каким еще подростком?
— К сожалению, с тем самым, которому и мы кровь попортили.
— Что за выдумка?
«Опять увлекся! Зачем я о Толе? Он же слышит, наверно. А она так уверенно возмущается!»
— Извините, Марина, я лекарство принять должен.
И я на кухню за стаканом пошел и за водой в надежде прекратить тягостную сцену. Но ей как вожжа под хвост попала. Постепенно я сообразил, что тут не поединок идей или взглядов хотя бы, а примитивное чувство опасения вырвалось — что это я о брате, чем это грозит?..
А примитивные чувства, между прочим, недооценивать не стоит. Иногда они точнее высоких, они ведь на первоначальный инстинкт опираются, на главное — самосохранение, а не на категорический императив.
Проходя мимо кабинетной двери, я прислушался. Там вроде бы тихо было. С облегчением открыл кран, налил в стакан немного воды, запил лекарство и хотя знал, разумеется, что подействует не сразу, все-таки легче себя почувствовал и вернулся.
И тут же хуже стало.
Марина сидела на диване, положив папку рядом.
— Нет, я так просто не уйду. Вы мне объяснить должны.
— Что?
— Инсинуации.
Всегда меня удивляет, как легко и охотно недалекие люди пользуются заграничными словами. Наверно, потому, что в них затемнен первоначальный смысл. Не знает человек толком, что слово означает, вот ему и легче куцую мысль в форму образованности облечь. И с другим, подобным себе, легче сойтись на взаимном… Хотел сказать непонимании, но спохватился вовремя. Именно понимании. Не слова, конечно, а друг друга. Эта тарабарщина — пароль своего рода, вроде легендарного славянского шкафа. Продается? Ну, еще бы! Инсинуация? Нет, диффамация.
— А что, по-вашему, слово это означает? — спросил я.
— Хватит меня учить!
— Сволочь.
Это всем понятное слово произнес третий человек.
Оба мы обернулись, она, пораженная — в удивлении, я растерявшись, хотя ни теряться, ни удивляться мне не следовало. Готовым нужно было быть. Еще с того момента, как я Марину в гостиную пригласил. Что же делать было?
— Толя! — сказал я просительно, но он не внял.
— Сволочь ваш брат.
— Ах, вот что!
Пожалуй, это был торжествующий визг, хотя я не уверен, что любимый мной язык такое сочетание допускает. В самом деле, визг больше низменный страх характеризует, ну пусть радость глупую, а торжество, напротив, почти всегда возвышенно. Но вот совпало и то и другое и выплеснулось вполне естественно. Визг этот и паническим оказался — ведь неожиданность вышла весьма неприятная, но, с другой стороны, и для торжественных труб место нашлось. Разоблачила она меня по-своему, вот так…
— Вот оно что!
В этом повторе трубы обрели явное превосходство. Паника улеглась, торжество «возвысилось.
Но Толя этого не заметил или проигнорировал.
— Я за свои слова отвечаю.
Мне его тон детство напомнил. Тогда среди ребят чувство ответственности процветало. Ведь с реальными вещами дело имели. Если бомба — значит, бомба, а если кусок хлеба, так жизнь. За большинство слов отвечать приходилось.
Но вот и современный паренек отвечает.
— Да как ты смеешь! Ты почему не в школе?
Нет, торжество неполное получалось. Иначе откуда такая нелепость?
— Потому что каникулы, — сказал я.
— Вы это подстроили!
— Это ваш брат подстроил, — пояснил Толя. — А в школу к вам я не вернусь. Я в ПТУ иду.
— Какой наглый! Там тебе и место!
Ситуация была сумбурной, но в ней и юмор пробивался.
— Побойтесь бога, Марина! Сколько раз вы учащихся за ПТУ агитировали!
— Не пришивайте мне… Скажите лучше, как он у вас очутился?