— О последовательности особенно не заботься. Рассказывай, как пойдет.
— Хорошо, — повторил мальчик, но начал, конечно, нескладно. — Я говорил, а она говорит — отдала. Я сначала не поверил, а потом оказалось — правда. Но я это только сегодня узнал.
Мазин повернулся ко мне.
— Я, Толя, поясню твои слова Николаю Сергеевичу.
Думаю, однако, он не столько обо мне заботился, сколько старался, чтобы Анатолий спокойнее себя почувствовал, дополнительное время ему предоставил.
— Толя считал, что дома хранятся деньги. Но денег не было. Отец в письме имел в виду выручку, привезенную из последнего рейса, и в озлоблении против Черновола собирался его проучить, не отдавать деньги. Но после смерти, Толя, мать эти деньги отдала.
— Она сказала: «Подавитесь! Вы нам жизнь сломали, на этих бумажках кровь, подавитесь!» Так она мне рассказала, когда я спрашивал.
— Так и было.
— Я ей тогда поверил, а потом нет.
— Начал сомневаться? Недавно?
— Да. Когда узнал про звонки, угрозы, когда они меня схватили. Я же понимал, что они не за Черновола мстят, а ей за что-то, чего-то добиваются, требуют. «Скажи, — говорят, — мамочке, пусть вывод сделает!»
— Ты все время говоришь — они. Давай о главном. Кто второй?
— Хорошо. Говорил со мной один Лукьянов, а второй молчал, но я же знаю, он был, я с ним рядом сидел. Но я от вас узнал, что Черновол погиб, и страшно все-таки было. Вы же понимаете, схватили, связали, везут. Требуют, чтобы я признался, что убил его… А он рядом. Но тогда я не понял.
— А когда?
— Сегодня. Когда Лукьянов добрым прикинулся. А я на их доброту особенно реагирую, понимаете? Меня этот дядь Сань столько ласкал, подарки привозил. Маленького вечно по голове гладил. Наклонится и гладит. И я его запомнил, ну, смешно сказать, по запаху…
Мазин улыбнулся.
— За ищейку себя не выдавай. Я думаю, запах был приметный, он много лет предпочитал один одеколон, да?
— Ну, да. Я не знаю, какой. Дорогой, конечно, импортный. Запах приятный, но мне противно было! Потому и запомнился.
— Ты почувствовал его в машине?
— В машине от него одеколоном вроде не пахло, да и бензин забивал. Но что-то было.
— Многолетний запах въедлив.
— Да, точно. Такой слабый, но, значит, был. И я почувствовал. А когда Лукьянов добрым прикинулся, понимаете, я и того доброго вспомнил, Как он наклонялся, как пахло. Я вспомнил и дошло — все-таки выплыл гад!
— Сегодня понял? — продолжал Мазин наводящие вопросы, помогая мальчику.
— Да. И сразу испугался. Если он живой, зачем же меня заставлять признаваться? Зачем им нужно, чтобы я дома не ночевал? Значит, затеяли что-то. Что было делать!
— Почему ты не обратился к Николаю Сергеевичу?
— Он спал.
Хотелось бы мне думать, что мальчик мой отдых нарушить не решился, проявил деликатность, но не стоит с собой лукавить — я не завоевал его доверия. Мы с Мазиным переглянулись. Однако акцентировать, как говорится, не стали.
— Кроме того, тебе по-прежнему хотелось действовать по принципу опоры на собственные силы. Не так ли?
— Да, — согласился Толя теперь уже без бравады.
— И ты пошел к матери.
— Да, но…
Тут он заколебался.
— Говори. Я ведь не знаю, что у вас произошло.
— Она мне: «Дурак! Стала бы я из-за тех денег пачкаться!»
— Прости, она была нетрезвой?
— Да.
— Ты сказал ей, что возникла угроза?
— Ну а как же! Я так и понял, что они придут за деньгами. Но я думал, что за теми, что отец из рейса привез. А она мне: «Дурак!» И показала. Там не деньги, а камни были. Я не мог это оценить, конечно, на сколько там тысяч, но я сразу понял, за такое убьют. А, она: «Пусть найдут сначала». Она их в целлофан и в канистру с бензином. И смеялась еще — «пусть найдут!» Я ей: «Убьют». А она: «Не убьют, если знать не будут, где».
— Бриллианты? — спросил я.
— Не только, — ответил Мазин.
— Тогда я понял, что ее спасать нужно. Я побежал в наше отделение милиции, рассказал про вас, попросил найти.
— Тебя нашли?
— Нашли. И очень вовремя.
— А ты не ждал?
— Как не ждать! В общем-то, я всю ситуацию представлял почти так же: Черноволу и Лукьянову нужны были, конечно, не те деньги, о которых Михалев упоминал. Ради такой суммы эти люди не рискуют. Должно было быть нечто очень большое. Но это и затрудняло наши действия. Спрашивать Михалеву не было доказательных оснований. Видно было, просто так она не скажет. Если уж она шла на такой риск и собственной жизнью, и жизнью сына, чью вину на себя была взять готова, значит, было из-за чего рисковать и скрывать правду.