Невыносимо вспоминать. Зачем я это пишу?!»
Признаться, в первую минуту мне показалось, что Сергей баловался сочинительством. Но тут же ясно стало, что читаю я не роман, не рукопись, предназначенную в печать, читаю то, что ни для кого не предназначалось…
Да, это был дневник. Я посмотрел дату записи. В том году, когда писались эти строчки, нам было чуть больше двадцати. Мы были почти неразлучны. А я ничего не знал.
Я прочитал еще несколько строк.
«Она сказала:
— Ну, я пойду.
И ушла. Ушла.
Не может быть!
Как же жить?!»
Эти короткие фразы были так и написаны, каждая на отдельной строчке.
Невольно я закрыл тетрадь.
Конечно, с годами начинаешь понимать, как мало знаешь об окружающих людях. Даже о близких. Каждый человек в чем-то и для кого-то тайна. Сколько раз я сам делился с друзьями тем, чего никогда не сказал бы родителям или жене. И если даже секреты не столь велики, без них, видимо, не обойтись. В отличие от животных нас обезоруживает нагота, будь то телесная или душевная, и мы нуждаемся в самозащите, своего рода оболочке, оберегающей от нескромного или нежелательного взгляда. Наверно, это следствие той неповторимости, в которую входят не только отпечатки пальцев, но прежде всего внутренний мир, а он не витрина магазина. Впрочем, и в магазине под прилавком прячут то, чего не выставляют на витрину.
Вот получилось, что и Сергей прятал в душе и в ящике стола мне неведомое, хотя в те годы мы редкий день не виделись, причем чаще у него, в этой самой комнате. Ведь у Сергея была квартира, а моя семья жила в одной комнате в коммуналке. Где же еще было и заниматься и болтать, да и ночевать случалось нередко… А не знал ничего.
Поэтому, несмотря на все понимание жизни, я испытал известную досаду. Десятилетиями складывавшийся образ друга, образ, в котором натура убежденного холостяка, человека, свободного от увлечений, а тем более от страстей, была едва ли не краеугольным камнем, привычной «витриной», этот образ оказался неполным. За витриной скрывалось нечто. Пусть естественное юношеское чувство, которое и вспыхнуть может моментально, и погаснуть быстро…
Однако дневник он хранил всю жизнь. И в нем черным по белому. «Ушла. Не может быть. Как же жить?!» Крики. И каждый с отдельной строки.
«Не может быть» особенно задевало.
Слишком просто и в то же время для «моего» Сергея невероятно звучало. Насколько я помнил, он всегда был покладистым, сдержанным. Типичной для него была как раз фраза противоположная — «все может быть». Зашумят ребята, а он улыбнется мягко, не желая вдаваться в горячку спора, и скажет, пожав плечами:
«Все может быть, ну а пока, ребята, где нам раздобыть хоть на затяжку табака?»
Куплет этот, не знаю откуда, служил ему своеобразным щитом. Скажет его, все улыбнутся и поймут, что с Сергеем спорить нельзя, потому что он добряк и миляга. Ну и закурим, перекурим, и никакого осадка от спора на душе не останется.
В людском мнении Сергей всегда выглядел устойчиво, даже в своей противоречивости. В самом деле, с одной стороны, вдумчивый, умница, с другой, карьерных звезд, как говорится, с неба не хватал и, по видимости, не страдал от этого ничуть. Другие уже и докторские защитили, и кафедрами овладели, имущественно до машин и дач поднялись, и выездными людьми стали, а из «выездов» понавезли и новые квартиры обставили, а он не очень быстро кандидатскую защитил по своему́, мало кого интересующему восемнадцатому веку, и все… И прожил в такой неблестящей ипостаси всю незатянувшуюся жизнь в одной и той же комнате, на том же самом диване, в обществе все той же нестареющей тетушки Полины Антоновны.
И все…
Жизнь, прожитая без событий…
Впрочем, как это слово понимать — событие?.. Вот сейчас, с кем ни заговори, только и слышишь: что-то случилось, что-то произошло. С повышенным волнением извещают, что кран потек, что с автомобиля колеса сняли, что зуб рвать приходится или сослуживцы подсиживают. Но разве это события?.. Как-то привыкли мы в этот ранг обычные неурядицы возводить, и уже неприличным становится первому встречному в жилетку не поплакаться. А уж на вопрос: «как живешь?» ответить «хорошо» прямо неприлично, нескромно. Даже особый стиль выработался — все в негативном плане преподносить. Идет женщина с покупками, значит, «все руки сумками пообрывала», возвращается семья из отпуска — «три недели мокли» или «не знали, куда от жары спрятаться». Погода особенно стала сплошь «не та». Даже если идеальная, тихая, сухая, не жаркая, и тогда скажут: «А надолго ли это? Вот-вот сорвется. Жди урагана или чего похуже…» Некоторые и авансом хнычут, так привыкли к тихому повизгиванию. «Дочка в институт собирается. Представляете, что нас ждет?» И не дай бог сказать — ничего, мол, переживете. В бездушные эгоисты запишут и с год косточки перемывать будут, вину непростительную вспоминая…