— Возьмите, пожалуйста, Игорь Николаевич, — попросил Юрий.
Тот подключился к разговору.
Собственно, говорить им обоим фактически не пришлось. Только Сосновский распорядился:
— Прочитайте заявление!
Потом оба внимательно слушали, потом переглянулись.
— Сейчас я соображу, что делать, и перезвоню, — пообещал Юрий, кладя трубку. И развел руками.
— Ну, дела!
Это уже относилось к нам.
Мазин кивнул в знак понимания, а я, естественно, недоумевал, но спрашивать не решался.
— Не возражаешь, если я проинформирую Николая Сергеевича? — предложил Мазин. — Как говорится, долг платежом красен. Он нам кое-что горячее подбросил, и мы в долгу не останемся, а?
Как обычно, он иронизировал, но на этот раз скорее по привычке, чем от уверенности в себе.
— Разумеется, — согласился Сосновский. — Какая тут тайна!.. Служебной тайны здесь нет.
— Поэтому я и хочу проинформировать.
— О чем? — спросил я, не сдержав интереса.
— Михалева написала в прокуратуру, просит немедленно взять ее под стражу, так как признает себя полностью виновной в смерти Черновола.
Теперь уже я сказал:
— Ну и дела!
А больше ничего не сказал, дожидаясь пояснений, понять что-то сам, если им было не под силу, я, конечно, не рассчитывал.
— Вы видели ее, Николай Сергеевич? Как, по-вашему, она в своем уме? — спросил Юрий.
— У вас, если не ошибаюсь, существует понятие вменяемости?
— Существует:
— С этой точки зрения, мне кажется, она нормальный человек. Но общее состояние, не сомневаюсь, требует внимания психиатра.
— В чем это выражается, по-вашему?
— Я не специалист. Но, если хотите, Ирина, на мой взгляд, подавлена происшедшим больше, чем следовало бы в ее положении. Оно, безусловно, не сладкое, но и не критическое, верно?
Юрий обрадовался.
— А я о чем говорю? Это же мое собственное впечатление! Вы слышите, Игорь Николаевич?
Мазин не возражал.
— Положимся на жизненный опыт и наблюдательность Николая Сергеевича.
Ободренный, я спросил несколько прямолинейно:
— Почему она хочет в тюрьму?
— Как ты сказал? — переспросил Мазин.
— Прости, я выразился неточно. Почему она настаивает на своей вине? Конечно, в тюрьму она вряд ли хочет. Это представить трудно.
Мазин посмотрел на меня как-то рассеянно. Я за ним такое уже замечал, когда он думал и говорил одновременно, причем думал больше, чем говорил.
— Вряд ли, говоришь? Да, трудно представить. Но, — он сделал паузу, — чего не бывает…
— Да зачем? Опять шутишь? Зачем?
— В самом деле, зачем? Я пока не знаю. Но я знаю человека, который знает.
— Кто?
Вопрос прозвучал слишком требовательно, и Мазин улыбнулся.
— Как кто? Сама Михалева, разумеется. Вот у нее и спроси. Лично.
Я растерялся.
— Как это лично?
— Ты же должен с ней повидаться?
В волнении я совсем позабыл, что должен увидеть Михалеву, чтобы рассказать о сыне. Просто из головы выскочило!
— Но если она будет под стражей…
— Сегодня еще не будет. Как, Юрий?
— Я вообще сомневаюсь в целесообразности.
— Посомневаемся вместе. А тем временем Николай Сергеевич навестит Михалеву.
— Если это нужно.
— Нужно.
— Хорошо, — согласился я, не требуя пояснений. — А это?
Я показал на бумаги, которые привез из Кузовлева.
Мазин подумал.
— Это ей лучше пока не показывать.
— А что сказать? Я знаю, что она созналась?
— Больше слушай, она сама все расскажет.
В инструкциях он не был оригинален, а я возразил:
— В таком крайнем состоянии человек может вообще отказаться говорить.
— Вряд ли, — успокоил меня Мазин.
Как и в большинстве случаев, прав оказался Игорь.
Ирина ждала меня и была почти рада моему приходу. Правда, как и в прошлый раз, открыла не сразу, рассмотрев предварительно в глазок. Зато извинилась.
— Вы не обижайтесь! Я одна, и в моем положений всякое мерещится. Заходите, заходите. Вы видели Толю?
Она казалась полностью трезвой.
— Видел.
— Рассказывайте, рассказывайте, как он! — торопила Ирина.
Я опустился в знакомое кресло, глядя на хозяйку. Мы виделись совсем недавно, а она успела измениться: темнее стали мешки под глазами, совсем исчезли следы косметики. Ирина куталась, натягивала на плечи вязаный шарф, хотя жара почти не спала. Конечно, в старом доме было не так знойно, как в моей панельной многоэтажке, однако нужды в утеплении не чувствовалось и здесь.
— Вам нездоровится?
— Да, зябко… Но это неважно.