Большинство пассажиров сошли в Вяэна-Йыесуу, внезапно в автобусе стало много воздуха и воцарилось подлинно воскресное настроение. Окна были открыты, и ветер трепал волосы, я освободился от тревожного предчувствия, казалось, что и приятель чувствует себя хорошо и только из упрямства молчит. Эльмер заснул, я подумал, что, очевидно, он привык много спать. У какой-то пожилой женщины я спросил — когда будет Лауласмаа, и она обещала сказать.
Сойдя с автобуса, мы зашагали по дороге к морю. Шли медленно, потому что приятелю было трудно идти. Метрах в двухстах от дороги мы присели отдохнуть. Я сунул Эльмеру в рот позднюю землянику, было жарко, мы скинули пиджаки, и Эльмер попросил у приятеля разрешения нести его пиджак, приятель разрешил, и Эльмер был доволен. Выяснилось, что никто из нас уже три года не был у моря. Эльмер сказал, что до армии он несколько лет подряд отдыхал здесь.
— Не то чтобы отдыхал, но во всяком случае часто бывал. Мне нравится, что здесь не так многолюдно, вернее нравилось… теперь мне, вероятно, должно быть все равно.
Я спросил, далеко ли еще до моря.
Эльмер ответил, что он не видит, и неожиданно стал смеяться:
— Мне вспомнилась одна женщина здесь, на пляже … очень загорелая женщина … я тогда еще учился в средней школе, и вот однажды — неловко об этом говорить, ну да ладно, — однажды я набрался смелости и подсел к ней, она лежала, закрыв глаза, очевидно спала. В голову лезли разные дурацкие мысли и желания, я думал: сейчас она встанет и обнимет меня, но она не вставала, я долго смотрел на нее, и она вдруг перестала казаться мне привлекательной, наоборот — показалась старой и некрасивой, мне стало стыдно и захотелось убежать, но я не убежал, наконец, женщина проснулась, вначале она испугалась, я сказал, кажется, какую-то глупость, она рассмеялась и принялась выговаривать мне, дескать, о чем я, собственно, думаю, неужто не могу найти себе кого-нибудь помоложе, может, у меня какой изъян, раз не могу найти молоденькую … После этого я долго не решался ездить сюда, боялся этой женщины…
— Ты хочешь сказать, что если б сегодня она оказалась здесь, то встретила бы тебя с распростертыми объятиями, — сказал приятель.
Я сунул Эльмеру в рот землянику, и мне захотелось, чтобы повсюду была лишь одна земляника. Но земляники больше не было.
— Счастливый ты человек, — вместо благодарности сказал Эльмер. — Но поверь, он вовсе не такой плохой, каким старается показать себя.
Мы шли молча: я с Эльмером впереди, приятель на несколько шагов отстав от нас. Между деревьев мелькнула синева моря, я радостно сказал об этом Эльмеру, он попросил, чтобы я отвел его к кустам шиповника, я ответил, что не вижу их.
— А море видишь?
— Да, за деревьями виднеется море.
— Но почему же тогда нет шиповника? Шиповник должен быть. И должен цвести! — Эльмер схватился руками за голову, внезапно бросился на землю и забился в судорогах, он плакал, и все его тело сотрясалось от рыданий. Это было гнетущее зрелище. Я наклонился над ним, попытался успокоить, в конце концов он успокоился и сел, дрожа так, словно пережил жестокое разочарование. И это действительно было так; он сказал, что мы вовсе не в Лауласмаа, что мы слишком рано сошли с автобуса и находимся, по всей вероятности, в Меэдри. И уже спокойнее заговорил о том, что, может, это и лучше, народу здесь еще меньше и приятелю не надо будет стесняться своей искалеченной ноги, а мне — недостающей руки, и мы сможем так же отлично загорать здесь и купаться, только ему бесконечно жаль, что мы не увидим полыхающих на солнце кустов шиповника, ему-то безразлично, он все равно не видит… Мы вышли на берег. Море было спокойным, над водой кружило несколько чаек.
— Видите, как мало народу, — сказал Эльмер, хотя и не видел. И правда, лишь редкие отдыхающие прогуливались между кромкой воды и осокой. Мы не спеша разделись, я все еще не мог прийти в себя от этого отвратительного спектакля.
Эльмер попросил, чтобы я подвел его к самому берегу. Он вошел в воду, сел, зачерпнул горсть воды и поднес к глазам… внезапно я понял, что он играет, что весь сегодняшний день он играл с нами, и, может быть, его вчерашний поступок тоже был жестокой игрой, игра для него — утешение, и мы должны безропотно участвовать в ней. Эльмер лил воду на глаза и пел.
Я подошел к приятелю. Он спросил, что я обо всем этом думаю. Я ответил, что ничего не думаю, и лег на спину. Солнце припекало, ветерок обвевал, я уже давно не чувствовал себя таким свободным. В небе переливалось море. Приглушая голоса чаек, шелестела осока. Я вытянул руку и пропустил сквозь пальцы ее острые листья, ощутил боль. В зажмуренных глазах вспыхнули неясные образы, я разомкнул веки, прищурился на солнце и снова сомкнул их: неясные образы плыли в лиловатом пространстве, превращаясь в шары и зигзаги — все это походило на калейдоскоп с люминисцирующими красками. Тут я услышал, как кто-то окликнул меня.