Возвращаясь домой, я думал, что в самом деле пора бы уже стать отцом, я давно не говорил с женой на эту тему, но был уверен, что это доставило бы ей только радость. Мне вспомнился тот счастливый день, когда мы получили квартиру, помню, что жена заговорила тогда о ребенке, но я разъяснил ей, что в первую очередь наша молодая семья должна крепко встать на ноги, и жена согласилась со мной.
По дороге из магазина я завернул в парк. Был чудесный осенний день: деревья роняли желтые листья, солнце казалось багровым. Я сел на скамейку, чтобы несколько минут понаслаждаться этим прекрасным днем. Дети шуршали листьями, сгребали их в огромную кучу и затем расшвыривали — играли листьями в войну. Я представил себя сидящим на этой же скамье и наблюдающим, как бегает мой сын или дочь. Эта рожденная фантазией картина отождествилась в моем сознании с трагикомическими папашами из кинофильмов, сидящими в приемной родильного дома, с семейными фотографиями из старых альбомов, где между счастливыми родителями сидит утопающий в кружевах ребенок, и я с блаженной улыбкой стал смотреть, как дети кидаются пестрыми осенними листьями и засовывают их друг другу за пазуху. Аллея звенела от их веселых голосов.
— Хорошо, если б они взяли с собой ребенка, — входя в комнату, сказал я жене. Пироги у нее были уже испечены и она как раз растирала желтки. Я загадочно улыбнулся и произнес: — Дети — это все-таки замечательно!
— Ты так думаешь? — откликнулась она, продолжая растирать желтки.
У меня все время вертелось на языке сказать ей, что я все обдумал, что и у нас должен быть славный бутуз — мальчишка или девчонка, а затем схватить ее, вот такую, хлопочущую, всю в муке, на руки и отнести на кровать. Но я лишь многозначительно усмехнулся, прошел в другую комнату, чтобы почитать свежие газеты, но из чтения ничего не вышло.
Когда жена, кончив, наконец, возню с хозяйством, ушла в спальню переодеться, я уже был настолько взвинчен, что понял — спокойно ждать вечера я не в силах и должен сейчас же сказать жене о своем решении. Однако мне не хотелось, чтобы все произошло просто так, я мечтал, чтобы это стало для нас обоих счастливым событием, хотел открыться жене в самую сладостную минуту. И потому я ждал, когда жена закончит прихорашиваться, войдет в комнату и скажет: ну вот, дорогой, теперь все в порядке, будем ждать гостей… Тогда я посадил бы ее рядом с собой, нежно поцеловал в лоб и прошептал: как было бы замечательно, если б у нас появился малыш… И она взглянула бы на меня с любовью, радостью и удивлением. С ожиданием чего-то совершенно нового. Возможно, мы были бы тогда искренни в своей любви, без этих всегдашних опасений; и я окликнул жену, чтобы спросить, когда собирались прийти гости.
— Часам к шести, — ответила жена из другой комнаты.
Меня охватило волнение, похожее на то мальчишеское чувство, которое я испытал, когда однажды мы остались с ней вдвоем в общежитии и я знал, что мои товарищи по комнате вернутся не раньше следующего дня. Я понимал, что обязательно должен что-то сделать, но не знал, как подступиться, не мог найти нужного слова или жеста, которые разрушили бы стоявшую между нами преграду. Помню, я отчаянно пытался заговорить, но в конце концов наступило тягостное молчание и было лишь две возможности разрешить его; она выбрала первую — поднялась и сказала, что ей пора идти. И она ушла, а я остался сидеть на кровати, скрипя зубами и обзывая себя последним трусом и болваном. Да, это было шесть лет тому назад, сейчас же я чувствовал себя просто-напросто простофилей.
— Ну вот, гости могут приходить, — сказала жена, садясь на стул напротив меня. Она подкрасила ресницы, волоски слиплись в маленькие комочки, и это ей шло. Я встал было, чтобы поцеловать ее, но тут же, кашлянув, снова сел, мне вдруг показалось это неуместным — обычно мы всегда ждали вечера, так как непристойно, считали мы, заниматься любовью днем, а кроме того, жена стеснялась меня: недавно я хотел купить в спальню большое зеркало, но она категорически воспротивилась, наверное, испугалась, что я начну подглядывать в зеркало, как она раздевается.