Затем наступил канун Нового года. Все мы были счастливы, пьяны, мы пели, танцевали, пребывая в каком-то необъяснимом и радостном упоении, и, когда пробило полночь, все побежали на Тоомескую горку смотреть фейерверк. Мы с Агнес остались вдвоем, помню, у меня кружилась голова и меня безумно влекло к Агнес. Неожиданно мне стало плохо, я пошел и меня стошнило, а когда я вернулся, то было две комнаты и две Агнес, и одна из них уложила меня спать. Когда я проснулся, веселье уже кончилось, неожиданно я услышал возле себя звук, который насторожил меня, сперва я ничего не понял, помню только, что уличный фонарь заглядывал в окно и в комнате было достаточно светло, чтобы оглядеться. Я присел на кровати, меня мучила жажда и я не соображал, где я. Кое-как мне удалось встать, я споткнулся о стоящую рядом кушетку, уличный фонарь светил на спящих: это была Агнес, возле нее кто-то лежал.
В первый момент меня охватила безумная ярость, затем отчаяние, в голове билась одна-единственная мысль — прочь отсюда, чтобы никогда больше не видеть этих безнравственных людей. Улица встретила меня бодрящим воздухом, выпал снег, небо было чистым, уже начало светать, навстречу мне, пошатываясь, шли редкие прохожие, они были навеселе, кое-кто пытался петь, снег покрывал все дороги, я шел по свежевыпавшему снегу, какой-то пьяница почему-то решил поцеловать меня, я ударил его в лицо, пьяница упал в сугроб и так и остался лежать, я шел, не зная куда иду, возможно, что в промежутке я спал или плакал, прислонившись к какому-нибудь забору или столбу, неожиданно я обнаружил, что нахожусь в лесу, вокруг стояла торжественная тишина, солнце сверкало на ветвях елей, склонившихся под тяжестью снега к земле, я сел на снег, весь мир казался мне отвратительным.
Когда я теперь вспоминаю все это, меня каждый раз охватывает чувство стыда и гнетущее сознание того, что в то утро я мог с детской бездумностью свести счеты с жизнью. Сейчас я, действительно, не понимаю, как может человек в таком возрасте быть столь глуп и романтичен, но, очевидно, на меня свалилось такое количество бед и неприятностей, что я беспомощно сидел на заснеженном пне и хотел покончить со своей бессмысленной жизнью. Я уже снял ремень с брюк, привязал его к ветке, представил себе оплакивающих меня товарищей, терзаемых страшными угрызениями совести, и все это вызвало во мне садистскую радость.
Но когда приготовления были закончены, я возмутился, что все слишком просто, внезапно мне стало чертовски жаль себя, представилось, будто я нахожусь на собственных похоронах, я растрогался, и тут перед моими глазами возник летний сад моего детства — я лежал посреди лужайки, прямо передо мной цвел одуванчик, я плакал, потому что мама вместе с моим братом ушли в цирк, меня же наказали за какую-то провинность и оставили одного. Я плакал до тех пор, пока не выплакал все слезы, затем, всхлипывая, вытер глаза и неожиданно увидел, что одуванчик отцвел. Я страшно удивился, впрочем, это был скорее испуг перед необъяснимым, потому что я ясно помнил: все время вровень с моими глазами цвел одуванчик.
Но уже тогда, в заснеженном лесу, это детское переживание показалось мне в высшей степени забавным — я начал смеяться — конечно же, я просто передвинулся, и отцветший одуванчик был совсем не тот. Думаю, именно это мгновение исцелило меня от безумия, я спокойно снял ремень с ветки и понял всю нелепость своего намерения, затем, увязая в глубоком снегу, побежал в сторону дороги. Погода в тот день была чудесной и по-настоящему зимней.
На следующий день я назначил Агнес свидание, был с ней развязен, даже ударил ее, пытаясь с циничной деловитостью выведать у нее, с кем она спала. Вспоминая об этом сейчас, я испытываю мучительную неловкость, но в тот раз мне было важно восстановить свою честь и мужское достоинство. В дальнейшем я старался избегать всех, кто был у Агнес в ту злосчастную новогоднюю ночь, и через несколько недель ушел из университета.
В ту пору я подозревал в предательстве всех своих друзей. Через год я услышал, что Эйнар и Агнес поженились. Это было для меня ударом, я бы многое отдал за то, чтобы он узнал, какие муки пережил я тогда в заснеженном лесу, но это было невозможно. Правда, небольшим утешением для меня явилось то, что Эрпс вскоре поссорился с Эйнаром — он до сих пор не рассказал мне из-за чего — и Эйнар на следующий год уехал учиться в Ленинград. Больше я ничего не слышал ни о нем, ни об Агнес, но у меня до сих пор не укладывается в голове, как он мог так осрамить меня. И волей-неволей я думал о том, какой классически красивой будет моя месть ему.