Я размышляю о том, что могла бы добавить еще что-нибудь, бросить какой-то намек, двусмысленную фразу, покраснеть или, наоборот, таинственно замолчать, но в этом нет ни малейшего резона — мой муж не станет ревновать, он твердо верит, что я не способна изменить ему…
Я думаю, что моему мужу никогда не приходило в голову, что я могу быть неверна ему, и эта шальная мысль, внезапно пришедшая мне на ум, застряла в моем мозгу; неподвижная и жестокая, она горделиво воцарилась там, не вызывая никаких других мыслей, она попросту существует, настолько высокомерная, что мне становится не по себе.
— Постой, постой, я, кажется, припоминаю, но ты же знаешь, какая у меня ужасная память на имена и лица.
— Нет, ты не можешь знать его, — поспешно заявляю я. — Ты был в командировке, когда мы сидели с Эвелин в кафе и он подсел за наш столик — я имею в виду того сорокатрехлетнего поляка филателиста, который два часа говорил с нами о марках. Когда в промежутке я вышла позвонить, Эвелин призналась ему, что в детстве тоже собирала марки, и будто бы какой-то известный филателист оставил ей в наследство коллекцию. Поначалу Баначек абсолютно ничего не понял из того, что она ему говорила, но когда вдруг сообразил, что к чему, сжал руку Эвелин, да так крепко, что ее пальцы хрустнули, и сказал: «Пошли скорее».
Увы, дома у Эвелин оказалось лишь несколько красных четырехкопеечных марок, и утром, когда Баначек уходил от нее, он с возмущением упрекнул ее за ложь. Вначале Эвелин подумала, что это остроумная шутка, но затем вдруг поняла, что на самом деле обманула человека. С этой минуты Эвелин патологически возненавидела мистера Баначека.
— Не тот ли это самый Баначек, который после поездки в Ленинград сделал моей жене ребенка? — спрашивает мой муж.
— Да, — радостно отвечаю я. — У тебя и впрямь отвратительная память на имена и лица.
Я рада, что он не забыл, и представляю себе, что ему вспоминаются маленькие подробности нашего тогдашнего путешествия, минуты робости, когда поезд уже тронулся и все возились со своими вещами и стелили постели, а мы все еще сидели в пальто и читали мысли друг друга, не решаясь высказать их вслух … Я представляю себе, что он вспоминает картины прошлых лет, которые должны были быть важны для нас обоих, однако что-то мешает мне быть в этом уверенной. Ведь он мог как-то по-другому сказать о том, что вспомнил Баначека, а он сказал… это тот самый, который сделал ребенка моей жене …
Конечно, он не мог сказать прямо: «Ах да, я понимаю, на что ты намекаешь…» Он должен был завуалировать свой ответ, создать вокруг него тогдашнее настроение, подключиться к моей фантазии… но сделать это надо было иначе. Разумеется, ему даже не пришло в голову, что этой, слегка грубоватой шуткой он напомнил мне об одном летнем вечере, об одном солнечном закате, когда под соснами стало темно, а небо еще пламенело. Всего за несколько мгновений до этого был виден полыхающий диск, затем солнце закатилось и повсюду воцарилось торжественное безмолвие. Помню, что я все время смотрела на крошечную березку с шестью листочками, нашедшую себе приют на кочке, и вдруг сказала, что у нас будет ребенок. Я все время думала, что не стану говорить ему об этом, мы столько времени не виделись и за эти два месяца я поняла, что одна буду растить ребенка, но внезапно мир показался мне столь прекрасным, что я не смогла промолчать. У меня и в мыслях не было строить какие-то иллюзии, но, возможно, втайне я надеялась, что с нами произойдет, как в фильме: муж обезумеет от счастья, с нежностью приложит ухо к моему животу, чтобы послушать, дышит ли наш ребенок …
Когда мы поженились, я пришла к выводу, что вовсе не он, а я сделала ему ребенка. Он сказал, что я глупая, если так думаю, но я никак не могу отделаться от этих мыслей. Мне страшно, что он женился на мне лишь из чувства долга, я ощущаю себя потерянной, словно отняла у него свободу, и не могу забыть тот вечер… а затем еще один вечер … и еще, еще, еще …
А теперь, значит, конец? Люди едут в свадебное путешествие, а мы в разводное, только он еще не догадывается, что это конец… Я не хочу больше думать. Думать всегда успеется. Муж решил, что я задремала, мои веки опущены, однако сквозь них проникают солнечные лучи, за окном прекрасное лето.
Милый молодой человек познакомился с красивой девушкой, они влюбились друг в друга и стали встречаться. Затем началась война. Молодой человек ушел на фронт, и девушка осталась одна. Это были очень тяжелые времена. У девушки не было работы, и она часто голодала. Она, правда, жила в одной комнате с легкомысленной подругой, которая ни в чем не нуждалась, но ей было стыдно жить за чужой счет. Потом пришло печальное известие, что юноша погиб. Теперь девушке все стало безразлично, и хотя подруга всячески отговаривала ее, она как-то вечером принарядилась и вышла. Это было удручающее зрелище: она стояла на углу улицы под холодным дождем в легком пальтишке, берет сдвинут на бок, и ждала, когда к ней подойдут …