Мой муж покупает мороженое. Тележка с маняще прохладным содержимым красуется посреди зала. Большого, просторного высокого зала; зала ожидающих, отъезжающих, провожающих, входящих, выходящих, стоящих, сидящих и толпящихся в очереди за мороженым. А вот и он, в руках два эскимо в разноцветных обертках — словно цветы. Лицо у него почему-то очень счастливое. Нет, он держит в руке свечи, думаю я, не цветы, а свечи. Мой муж приближается, а в нескольких шагах от меня стоит девчушка, славная малышка в белых гольфах, и с любопытством разглядывает меня. Она ничуть не стесняется, что с таким назойливым любопытством разглядывает постороннего человека. На ней светлое в цветочек платье, головка ее аккуратно подстрижена, темная челка, словно рамка, обрамляет лицо и сияющие глаза. Она и впрямь очаровательный ребенок, но я не понимаю, чем могла так заинтересовать ее, и в растерянности отворачиваюсь.
— Прошу, — говорит мой муж, протягивая мне мороженое, которое я начинаю тут же разворачивать, освобождаю от бумаги шоколадный брикетик, откусываю, и с чувством разочарования ощущаю во рту тающую безвкусную массу.
— У нас почти восемь часов свободного времени, — говорит муж.
Поезд, которым мы едем дальше, отходит лишь вечером, наш чемодан лежит в серой металлической ячейке камеры хранения, мы едим мороженое, стоим у похожей на паутину железнодорожной карты, из всех нитей которой нас интересует та, что вьется вдоль синего пятна. Синее — это море и на его берегу множество станций с незнакомыми названиями. Мой муж громко рассуждает о том, до какой из этих станций стоило бы взять билет, я не слушаю его, киваю, я со всем согласна, и он направляется к кассе пригородных поездов. Я провожаю его взглядом, затем оборачиваюсь и вижу в толпе девчушку в белых гольфах, которая ходит вокруг какой-то невидимой точки, девочка задумалась, разглядывает выложенный каменными плитками пол в здании вокзала, мимо нее проходят ожидающие, отъезжающие, провожающие, мне представляется, будто все они большие куклы этой девочки, но ей они надоели, и мой муж, который отлучался в билетную кассу, возвратившись, говорит:
— Через пять минут отправляется поезд, нам надо отыскать нужную платформу, я думаю, мы сойдем там, где нам понравится.
Я со всем согласна, в вокзалах для меня всегда есть что-то гнетущее, во всех вокзалах, какие бы они ни были красивые и внушительные, есть что-то грубое, грязное, тревожное — зловеще-тревожное, и люди, которые сидят, жуют, коротают время, тоже какие-то случайные, в них есть что-то жалкое, неустойчивое, даже давящее. Когда мы пробегаем туннель и спешим вверх по лестнице, чтобы выбраться на солнечный свет, меня не покидает чувство, будто мы спасаемся бегством от вокзала.
Без особого труда мы находим электричку, которая доставит нас к морю, задыхаясь и отдуваясь садимся у окна и с удивлением видим, что, кроме нас, едут еще только двое — один в одном, другой в другом конце вагона. Странно, что так мало народу едет в этот чудесный летний день к морю, мы ведь никак не могли ошибиться поездом, потому что мой муж, обнаружив на стене железнодорожную карту, принялся изучать названия незнакомых станций на берегу выкрашенного синей краской моря. Поезд трогается, мимо движутся городские дома, их средь зелени ландшафта становится все меньше и меньше, и я думаю, что выезжать из города гораздо приятнее, чем въезжать в него.
— У меня мелькнуло одно воспоминание, — говорит муж. Он внимательно изучил карту и теперь сел напротив меня. — Странное воспоминание об ослепительно белых дюнах, поросших кое-где колосняком, и все — небо, море и колосняк — ярко-синее; я стою на какой-то возвышенности, зрелище завораживает меня. Я знаю, что это было когда-то давно в Майори. Майори — одно из дачных мест на Рижском взморье. Дальше это воспоминание расплывается: я сижу лицом к морю, но моря не вижу, его закрывает кудрявая голова женщины в очках. Я пытаюсь смотреть мимо нее, но голова словно нарочно, словно дразня, все время оказывается передо мной. Вот и все. Я знаю, что моя мать когда-то отдыхала на Рижском взморье, но, по-моему, одна. Во всяком случае, так мне кажется, хотя я не вполне уверен. Я ни у кого не спрашивал, брала ли мама меня с собой или нет, да и не собираюсь этого делать. Мне жаль лишиться этого воспоминания, я не хочу превращать его в вымысел. Факты ценны своей достоверностью, не более. Но тем не менее, когда перед моим мысленным взором неожиданно возникает это сверкающее и прекрасное воспоминание, меня охватывает удивительное чувство, я испытываю наслаждение; в этот момент я с волнением предвкушаю: сейчас я увижу в морских просторах нечто такое, что захватит меня, и уже в следующее мгновение из моего поля зрения исчезнет та женщина в очках… И в то же время мне не хочется ничего увидеть.