Я заворачиваю скорлупу в бумагу и, не найдя мусорного ящика, сую сверточек в сумку, затем спрашиваю мужа, имеет ли он вообще представление, где находится то красивое место, куда он обещал меня повести. Муж пожимает плечами. Похоже, обдумывает.
— Полагаю, что мы его найдем, — наконец отвечает он как-то неопределенно, и мы идем дальше.
— Прошло уже двенадцать лет с тех пор, как я пробыл здесь неделю на соревнованиях, и хотя в тот раз исходил город вдоль и поперек, мне кажется, будто я попал в Клайпеду впервые, — говорит муж, и я улавливаю в его голосе неуверенность, робкое желание оправдаться, если случится, что он вдруг заблудится или пойдет совсем не в ту сторону.
— Это была моя первая столь долгая поездка на соревнования, — продолжает рассказывать он, видимо стремясь как-то сгладить неприятное впечатление от нашего утреннего похода, отвлечь мое внимание от ноющих ног, прохладной погоды или от соблазнительных дверей почты, куда так и хочется войти, чтобы немножко подремать в тепле.
— Но в моей памяти почти ничего не осталось от той поездки, разве что один странный момент, длившийся почти час. Этот час не тускнеет, из года в год сохраняя свою остроту, я отчетливо помню все, могу заново почувствовать запахи, воспроизвести краски, даже восстановить мысли. Порой мне думается, что без этого часа моя жизнь могла бы сложиться совсем иначе … Возможно, что, говоря это, я занимаюсь мистификацией, но все-таки послушай: я был в то время заядлым спортсменом, все мои лучшие друзья занимались спортом, все наши мысли и мечты были связаны с ним. Пять раз в неделю тренировки, постоянное беспощадное стремление вперед, я помню, что в те годы прочитал не более десятка книг. Думаешь, я преувеличиваю, нет, просто не хватало времени при такой напряженной жизни, когда духовная сторона ее казалась чем-то никчемным и скучным. Нам было вполне достаточно восхищаться техникой чемпионов мира и тайком подражать их манере. Никаких забот о будущем, надо было только стать хорошим спортсменом и тогда-то уж тебя протащат в какой-нибудь институт.
Здесь, в Клайпеде, наша команда жила на окраине города в гостинице, построенной для моряков. С одной стороны открывался вид на новостройки и порт, с другой — на луга с одинокими деревьями и море. Как-то после обеда мы сидели с ребятами в комнате и играли в карты, отдыхали перед вечерним соревнованием, и вдруг мне ужасно захотелось пойти погулять. Я не помню, что сказал парням — обычно мы ходили всюду втроем или вчетвером, а на этот раз мне захотелось пойти одному.
Погода была великолепной. На море еще белел лед, земля же была вся в проталинах. Я долго стоял на ступеньках гостиницы, а затем зашагал по улице. Солнце над морем было желтым, но как только лучи его упали на стены домов, то оказались оранжевыми. Я прошел мимо дома, одно окно которого было приоткрыто и оттуда неслись звуки скрипки; я остановился, поглядел на стекавшую по водосточной трубе воду и вдруг меня охватило чувство растерянности, даже беспомощности: мне захотелось вернуться к ребятам, но в то же самое время я знал, что не вернусь. Вдали поблескивал лед, надо льдом стояло золотистое сияние, мне представилось, что за ним должно быть открытое море, но свет был таким ярким, что я не был в этом уверен. Я перешел через дорогу и ступил на мягкую землю. Помню, как мысленно я убеждал себя, что гулять на свежем воздухе полезно. Это было странным самооправданием, самооправданием человека, который хочет загладить какой-то свой некрасивый поступок и пытается найти ему извинение.
Прошло немало времени, прежде чем я огляделся вокруг: дома неожиданно оказались крошечными и далекими, меня окружал коричневый с пожухлой травой пейзаж. В нескольких десятках метров от меня я увидел одинокое дерево с пышной зеленой листвой позднего лета. Заметь: в апреле я увидел дерево с зеленой кроной и ни разу не подумал, что это мог быть обман зрения. Я и сейчас мысленно могу нарисовать себе эту картину, и на ней зеленое дерево … Я подошел к дереву и прижался щекой к шершавой коре, не знаю почему, но я снял шапку и почувствовал, как легкий ветерок ласкает мои волосы, а затем меня охватила грусть, но не грусть по чему-то определенному, а огромное, заполнившее всего меня чувство печали. Я зашагал дальше, старался думать о предстоящих вечером соревнованиях, но не мог, я попал во власть чего-то доселе неизведанного, чего именно, я не понимал да и не пытался понять. Незаметно для себя я очутился на берегу маленькой речушки. Пошел вдоль берега, в одном месте через речушку был перекинут мост, перебравшись на другую сторону, я обнаружил, что нахожусь на песчаном полуострове, поросшем ивняком. Песок был удивительно белый и чистый, словно по нему никогда не ступала нога человека, и внезапно я ощутил необъяснимую радость. У меня было чувство, словно я всегда стремился попасть именно на этот полуостров. Я представил себя здесь летом: я лежу на песке, слежу за перемещающимся солнцем и искрящейся неподалеку от меня голубой водой. Я счастлив, но это какое-то беспредметное счастье. Мне трудно объяснить, надо это самому пережить, я только могу сказать, что с того дня весь мир стал для меня иным.