Но, возможно, мне следует винить во всем себя — доверилась такому беспомощному человеку, надо было самой искать ночлег, пока еще было время, а не идти вместе с ним на автобусную станцию. И внезапно меня наполняет презрение, на память приходят дни, когда ему надо было заняться каким-то делом, позаботиться о чем-то, уладить что-то; нет, он будет ходить из угла в угол, стонать, часами раскачиваться; такое впечатление, что он боится разговаривать с людьми, попросить их о какой-то услуге, когда же, например, надо дать рабочему на чай, он теряется, и все падает на меня. Как будто это в порядке вещей, что мой муж ничего не может, что он не приспособлен к будничной жизни, и мне вдруг становится непонятно, как я до сих пор не задумывалась об этом, и начинает казаться, что все это время я была замужем за кем-то другим, за человеком, которого я сама придумала, и мне хочется плакать.
— Пойдем, — тянет меня муж. Бульвар. С двух сторон деревья, освещенные фонарями. Дома. Во многих окнах еще горит свет. Веселая толпа молодежи. Влюбленные парочки. Кто-то играет на рояле: слабые несвязные звуки. Звуки без мелодии. Муж обнимает меня за плечи, и я не отталкиваю его руку, так теплее. Мы похожи на влюбленных, которые не в силах расстаться. Никто не догадывается, что этой ночью нам некуда идти. Никто не догадывается, что мы больше не любим друг друга.
Понимание этого пришло ко мне постепенно — правда, которой я боялась, которую скрывала, пыталась спрятать за слова и чувства; я жила верой, что люблю его, и вдруг увидела, что осталась одна. Мы так далеко отошли друг от друга, что уже не услышим, если один из нас окликнет другого.
Я бы хотела сейчас, чтобы ветер стал гнуть деревья, срывать листья, чтобы я услышала его завывание, шум моря, стоны стволов … Вокруг так тихо. В холодном небе мерцают холодные звезды. Будут идти годы, мы по-прежнему вместе — втайне презирая, ненавидя друг друга, обманывая… Я понимаю, что нам надо сию же минуту поговорить, решить, сказать откровенно, что мы друг о друге думаем. Мне противно смотреть на себя, идущую как ни в чем не бывало, под руку со своим мужем, терпеть фальшь и ложь.
— Послушай, — неожиданно говорит мой муж, — давай повернем обратно. — В его голосе дрожь, волнение, страх, мне кажется, я слышу, как колотится его сердце, вижу в свете фонаря его лицо со сжатыми губами, затем перевожу взгляд дальше и замечаю в нескольких десятках метров приближающихся к нам мужчин, до меня доносятся их пьяные голоса, особенно громкие и жуткие на пустынной дорожке парка.
— Что — испугался? — вызывающе спрашиваю я и иду дальше.
— Подожди, — восклицает он, затем хватает меня за рукав. — Конечно, испугался, — произносит он тихо.
Я резко вырываюсь. Он идет рядом со мной, и я думаю: ах вот ты, значит, какой трус. С радостью бросился бы наутек и оставил меня одну, но ты даже бежать боишься. А послать меня на аборт ты не побоялся, потому что еще страшнее для тебя было бы воспитывать второго ребенка. Ты потратил тысячи слов, убеждал, призывал меня быть благоразумной и согласиться на это простое дело. Простое дело — всего-навсего три дня в больнице. Простое дело, чтобы потом спать со мной до следующего простого дела. Конечно, для тебя умертвить нашего неродившегося ребенка было пустяком. Кажется, ты назвал это «умерщвлением предрассудков», но ты не подумал, что одновременно заставил меня умертвить что-то и в себе. Что-то, чего для тебя никогда не существовало…
Я слежу за тем, как трое мужчин окружают нас, один из них обращается к нам по-литовски, вежливо, почтительно, мой муж бормочет в ответ что-то нечленораздельное, затем его рука скользит в карман, дрожащими пальцами он достает из пачки сигареты и протягивает им — он был бы счастлив сейчас отдать все, что у него есть, лишь бы избежать боли, ожидаемого удара, однако все, что от него хотят — это несколько сигарет, после чего его долго благодарят, и я вдруг ощущаю огромное разочарование: ничего не произошло.
Мне жаль, что они его не ударили.
Неожиданно я понимаю — что-то все-таки произошло, но что именно, еще толком не знаю и оглядываюсь по сторонам: деревья в свете фонарей ярко-зеленые, по одну сторону дороги высокая ограда, по другую — подстриженные деревья, из которых только ближние освещены, за ними чернеет пустота, за ней светлая дорожка парка, полоска газона, трое удаляющихся мужчин, звезды в небе. Холодная летняя ночь. Но я не чувствую холода … мой муж стоит тут же, да, да, у него попросили сигареты, и он дал, затем… его обступили трое неизвестных, я смотрела на все это со стороны; мой муж пошарил в кармане и достал пачку сигарет, сейчас он смотрит на меня, я вижу на его губах едва заметную легкую улыбку и вскрикиваю от ужаса.