своего мужа, сидящего на скамье у автобусной станции, в небе холодные звезды, вокруг ночная прохлада, выражение боли на дорогом мне лице, страх, беспокойство, и всюду темная ночь;
себя в чужой постели на белоснежных простынях, в теплой уютной комнате, ласкающей незнакомого мужчину…
Не желая больше ни о чем думать, я хватаю свою одежду, бегу в другую комнату, поспешно одеваюсь, готовая в любую минуту вырваться из подстерегающих меня рук, ощупью нахожу под столом туфли, у меня нет времени надеть их, открываю французский замок и оказываюсь на улице.
Бегу, сворачиваю в первый попавшийся проулок, затем направо и попадаю на знакомую улицу, знаю, что она приведет меня к автобусной станции, на миг останавливаюсь, чтобы надеть туфли, и устремляюсь дальше, до площади, в центре которой автобусная станция, и там нахожу своего мужа, сидящего на скамейке перед камерой хранения. Он сгорбился и курит. Я сажусь возле и смотрю на него, рядом горит фонарь, и мне видны глаза, рот, нос мужа, каждая черточка его лица, я все смотрю и смотрю на него, он долгое время остается серьезным, затем грустно улыбается, и я понимаю, как он рад. Я чувствую себя премерзко, мне хочется заплакать, все рассказать ему, объяснить, но я беру у него до половины выкуренную сигарету и докуриваю ее до конца.
Он ни о чем не спрашивает и ничего не говорит, набрасывает на меня махровое полотенце и, когда я гашу сигарету, привлекает меня к себе. И только через какое-то время начинает:
— Когда ты так неожиданно убежала, я долго пытался найти тебя, вначале звал, потом бродил молча, понимая, как бессмысленно искать тебя в темноте. Я прислонился спиной к дереву, и на меня страшным грузом обрушилось одно воспоминание. Как-то ранним летом мы гуляли с тобой вечером по Мустамяэ…
Я никогда не рассказывал тебе, да и сам пытался забыть тот случай, но тут, в парке, когда я уже потерял всякую надежду найти тебя, я вдруг понял, что должен рассказать.
… Я узнал, что ты ждешь ребенка, я сейчас не помню, как и от кого узнал, во всяком случае ты сказала мне об этом гораздо позднее. Я был в отчаянии: мне даже в голову не приходило, что такое может случиться, я испугался, что рухнут все мои мечты и жизнь сведется к сплошным семейным заботам… Ты обрадовалась, увидев меня, была оживлена, старалась и меня заразить своим весельем, но я отвечал на твои шутки грубо, держался заносчиво, высмеивал тебя… Пойми, все это было обдумано мной заранее, я хотел только одного: чтобы ты стала меня презирать, чтобы после этого разговора тебе не захотелось иметь от меня ребенка… Помню свое лицо, искаженное отвратительной усмешкой, и как ты внимательно взглянула на меня и вдруг побежала. Это была минута, за которую я, наверное, до самой смерти буду проклинать себя, время от времени я снова вижу свою усмешку, и это воспоминание наполняет меня гнетущим чувством стыда.
Ты убежала, но вместо торжества меня охватил необъяснимый страх, что я могу потерять тебя, мне захотелось, чтобы ничего этого не было, чтобы время повернуло вспять, но я боялся, что это уже невозможно. Я побежал за тобой, на тебе было светлое платье и найти тебя было нетрудно, но я не подошел к тебе. Слишком свежо было во мне чувство стыда и слишком неожиданно я понял, как сильно люблю тебя. Я следил за тем, как ты подошла к дому, как за тобой закрылась дверь. Я ни о чем не думал, только чувствовал. Горечь и сладость счастья, тревогу, радость, печаль. Я понял, что какая-то часть моей жизни прожита, и мне страстно захотелось той, новой… Возможно, именно в тот вечер я научился любить.
Я отламываю от печенья кусочек, крошечный кусочек, сую его в рот и думаю о том, что я уже не так чиста, как раньше: события минувшей ночи отвратительными картинами встают у меня перед глазами, но картины эти искажены, призрачны, и я не могу понять, бодрствую я сейчас или нахожусь во власти какого-то кошмара; когда через какое-то время я снова думаю о том, что не так чиста, как раньше, я остаюсь равнодушной, и в то же время понимаю, что равнодушие это — притворство, минутный самообман, откладывание чего-то, ожидание решения, идущего извне, и я отламываю от печенья кусочек за кусочком, пока не съедаю все, и тут слышу голос своего мужа:
— Ты только полюбуйся. — Я смотрю и вижу, как пляж, еще несколько десятков минут назад почти пустой — редкие купающиеся да энтузиасты утренней гимнастики — заполняет все больше и больше отдыхающих. Приятное уединенное место, которое мы выбрали для себя рано утром, теперь осаждено со всех сторон, море ослепительно сверкает и даже легкой зыби на нем нет.
Мой муж садится в тени ивового куста, солнечные лучи, через листву пробивая себе дорожку, падают на него, играют на лице и руках.