— Мне сейчас вспомнилось, как мы отдыхали когда-то в Кясму, — начинает рассказывать муж, на мгновение умолкает, ложится, его волосы касаются моей ноги, мне щекотно, впервые за долгое время я чувствую его близость, мне хочется, чтобы он сейчас взглянул на меня, но он не смотрит и продолжает: — Это было примерно в середине пятидесятых годов, в то время снимать дачи было не так модно, как теперь, а может, люди по каким-то другим причинам не делали этого, во всяком случае на том побережье можно было увидеть лишь горсточку отдыхающих; мне запомнились вечера, когда на противоположном берегу, на Вызуской концертной эстраде играла музыка и наши дачники сидели у тихой розовой воды и благоговейно слушали долетающие через залив звуки. Я помню, что даже меня, парнишку, охватывало в те вечера странное беспокойство, я смотрел на огни противоположного берега и мне страшно хотелось быть там. Я помню, как все жаловались, что в Кясму невыносимо скучно, с нетерпением ждали гостей, хотели устроить карнавал — все равно что, лишь бы сделать лето интересней.
Сейчас я с грустью думаю — в действительности там было все, что нужно для отдыха от городской жизни, просто люди не умели ценить этого, и сейчас, когда я вижу сотни лежащих почти вплотную тел, то Кясму того времени кажется мне раем… Для меня остается загадкой, что же заставляет людей собираться толпами, словно им угрожает какая-то опасность, но если б мы кому-то рассказали, что провели лето на безлюдном острове, нас прежде всего спросили бы — а не сошли ли вы с ума.
Следовательно, человек боится сойти с ума? А ведь ясно как день, что именно постоянное напряжение городской жизни может свести с ума. Чем отличается этот пляж от города? Разве только тем, что здесь нет машин и есть возможность побыть на свежем воздухе, у моря. Вот мне, к примеру, этого мало, мне хочется покоя и тишины. У меня не укладывается в голове, что из этих тысяч людей никто, кроме меня, не стремится, хотя бы на какое-то время, избавиться от окружающих тебя толп.
Порой я думаю, может быть, человек неспособен представить себе одиночество, ему необходимо привычное окружение, природа не в силах дать ему умиротворение. Вначале, когда появились транзисторы, я полагал, что их таскают с собой из-за дурацкого желания продемонстрировать свой жизненный уровень, хотя, вероятно, это не так, скорее всего человек не может прожить даже несколько часов без искусственных раздражителей и благодаря радио каждый миг отдыхающего заполнен, он либо слушает музыку, новости, радиопьесы, беседы, либо ест, купается, носится с мячом, играет в карты и таким образом избегает моментов бездействия. Тех страшных моментов, когда ему приходится оставаться наедине с собой… И что самое существенное — он должен видеть вокруг себя людей, ты только взгляни на них — словно кино — приятно для глаз, можно любоваться красивыми девицами, рисовать в своем воображении чувственные картины: чудесно, великолепно, интересно, восхитительно, удивительно…
Мой муж берет бутылку водки, делает изрядный глоток, закусывает копченой колбасой, и я слышу, как у него на зубах хрустят песчинки, затем протягивает бутылку мне, я зажмуриваю глаза, тепловатая жидкость обжигает мой рот, я чувствую подступающую к горлу тошноту, делаю над собой усилие, и минутное отвращение проходит.
— Ах, пусть, — машет рукой муж, заворачивает огрызок колбасы в желтую бумагу, пробкой затыкает бутылку и сует ее в песок. — А чем мы умнее? Сидим в прекрасный летний день на берегу моря и распиваем водку. — Он выбирается из тени ивового куста на солнце, ложится на песок и застывает.
Конечно же он сказал это в шутку, решил подурачиться, поиронизировать, но я вспоминаю,
как предложила ему купить водку, сказав, что после проведенной на улице холодной ночи мы должны выпить, чтобы не заболеть, а сама при этом думала — напиться бы и забыть все, а теперь вот не могу выпить этого отвратительного пойла столько, чтобы забыть…
как с интересом следила за незнакомцами, окружившими мужа, и внезапно пожалела, что они его не ударили;
как стояла в чужой комнате у чужой постели, провела рукой по волосам, приблизила лицо к зеркалу;
как заметила на своем, ставшем чужим, лице скрытую страсть, стремление обмануть мужа; необъяснимую страсть, низменное противоречивое желание…
Трудно, почти невозможно освободиться от этого, мне страшно, что все последующие дни и ночи я не смогу отделаться от сознания, что совершила что-то недостойное, снова буду представлять себе, как лежу на песке, тело как будто сведено судорогой, пальцы мнут в ладони песок, мне хочется раздавить песчинки, чтобы хоть как-то умерить чувство стыда и презрения к себе, оно, как приступ лихорадки, как камень, отягощающий сердце и бьющий по нервам, и я понимаю, что не освобожусь от этого до тех пор, пока не расскажу все.