Выбрать главу
«Но вечность-то? Иль тоже на столе стоит она сказалом в казакине?» «Единственное слово на земле, предмет не поглотившее поныне». «Но это ли защита от словес?» «Едва ли». «Осеняющийся Крестным Знамением спасется». «Но не весь». «В синониме не более воскреснем». «Не более». «А ежели в любви? Она — сопротивленье суесловью». «Вы либо небожитель; либо вы мешаете потенцию с любовью». «Нет слова, столь лишенного примет». «И нет непроницаемей покрова, столь полно поглотившего предмет, и более щемящего, как слово». «Но ежели взглянуть со стороны, то можно, в общем, сделать замечанье: и слово — вещь. Тогда мы спасены!» «Тогда и начинается молчанье.
Молчанье — это будущее дней, катящихся навстречу нашей речи, со всем, что мы подчеркиваем в ней, с присутствием прощания при встрече. Молчанье — это будущее слов, уже пожравших гласными всю вещность, страшащуюся собственных углов; волна, перекрывающая вечность. Молчанье есть грядущее любви; пространство, а не мертвая помеха, лишающее бьющийся в крови фальцет ее и отклика, и эха. Молчанье — настоящее для тех, кто жил до нас. Молчание — как сводня, в себе объединяющая всех, в глаголющее вхожая сегодня. Жизнь — только разговор перед лицом молчанья». «Пререкание движений». «Речь сумерек с расплывшимся концом». «И стены — воплощенье возражений».
«Огромный город в сумраке густом». «Речь хаоса, изложенная кратко». «Стоит огромный сумасшедший дом, как вакуум внутри миропорядка». «Проклятие, как дует из углов!» «Мой слух твое проклятие не колет: не жизнь передо мной — победа слов». «О как из существительных глаголет!» «Так птица вылетает из гнезда, гонимая заботами о харче». «Восходит над равниною звезда и ищет собеседника поярче». «И самая равнина, сколько взор охватывает, с медленностью почты поддерживает ночью разговор». «Чем именно?» «Неровностями почвы». «Как различить ночных говорунов, хоть смысла в этом нету никакого?» «Когда повыше — это Горбунов, а где пониже — голос Горчакова».

XI Горбунов и Горчаков

«Ну, что тебе приснилось?» «Как всегда». «Тогда я и не спрашиваю». «Так-то, проснулось чувство — как его? — стыда». «Скорее чувство меры или такта». «Хорош!» «А что поделаешь? Среда заела. И зависимость от факта». «Какого?» «Попадания сюда». «Ты довести способен до инфаркта. Пошел ты вместе с фактами… туда». «Давай, не будем прерывать контакта».
«Зачем тебе?» «А кто его». «Ну что ж… Так ты меня покинешь?» «После Пасхи». «Куда же ты отсюдова пойдешь?» «Домой пойду». «А примут без опаски?» «Я думаю». «А где же ты живешь?» «Не предаю я адреса огласке». «Сдается мне, дружок, что это ложь». «Как хочешь». «Не рассказывай мне сказки». «Ты все равно ко мне не попадешь». «О чем ты?» «Я все больше о развязке».
«Тогда ты прав». «Я думаю, что прав». «Лишь думаешь?» «Ну, вырвалось случайно. Я сомневаться не имею прав». «А чем займешься дома?» «Это тайна». «Подобный стиль беседовать избрав, контакта хочешь? Странно чрезвычайно». «Не стиль таков, а, собственно, мой нрав». «А может, хочешь яблока ты?» «Дай, но не расколюсь я, яблоко забрав… Понять и бросить, вира или майна —
вот род моих занятий основной. Все прочее считаю посторонним». «Глаза мне застилает пеленой! Поднять и бросить! — это же синоним всего происходящего со мной». «Ну, мы тебя, не бойся, не уроним». «Что значит «мы»?» «Не нервничай, больной. Хошь, научу гаданью по ладоням?» «Прости, я повернусь к тебе спиной.» «Ужель мы нашу дружбу похороним?!