Мама заявила, что я совсем спятил. Я, мол, и в детстве не умел логически рассуждать, все мечтал да фантазировал. Где же я его в огромном городе буду искать? Вена же не Зальцбург…
Но я не дослушал и выбежал из квартиры.
Несколько минут я ждал трамвая. Потом плюнул и побежал на следующую остановку. Там тоже долго не выдержал и рванул до следующей. В конце концов я поймал такси. И поехал в Аугартен — я знал, что отец любит этот уголок Вены и часто там гуляет, хотя родители давным-давно переселились в другой район.
Я обежал весь парк, но отца не нашел. Я вспоминал, как мы с ним гуляли здесь в детстве. Входили со стороны переулка Васнергассе, потом шли к круглой башне, на которой в войну стояли зенитки, потом через весь парк к фарфоровой мануфактуре, потом обратно на площадь Гаусса, потом через весь квартал, по Йегерштрассе и площади Валленштейна до церкви святой Бригитты, а оттуда уже домой. Может, он и сейчас там гуляет?
— Я буду навещать его по крайней мере три раза в месяц! — объявил я самому себе на площади Гаусса.
— Я взрослый, у меня своя жизнь, я не позволю себя шантажировать! — решил я на Йегерштрассе.
— Только бы с ним ничего не случилось! — умолял я неизвестно кого на площади Валленштейна.
— Я к ним только через полгода приеду, пусть знает! — поклялся я на площади святой Бригитты.
Я в отчаянии смотрел и туда, и сюда. Нет, отца так и нет. В маленьком сквере перед церковью святой Бригитты без сил опустился на скамейку, но немедленно вспомнил, как отец плакал в телефонную трубку, снова вскочил и бросился к дому, в котором мы жили двадцать лет назад.
— Ну, что, вот я здесь. Ты же этого хотел. Ну, что, доволен? — в ярости заорал я. — Я-то думал, идиот, мирный прощальный вечер, в семейном кругу… Но нет же!
На меня стали оглядываться прохожие: я кричал по-русски. Каждый раз, оказавшись в Бригиттенау, я автоматически перехожу на русский.
Свернул на Раушерштрассе. Вот и трамвайная остановка. Здесь мы всегда садились на пятый трамвай, когда ехали на вокзал. Напротив нашего бывшего дома — телефонная будка. Я бросился к ней и набрал родительский номер.
— Алло, — раздался в трубке голос отца.
— Ну, слава Богу! — Я мигом забыл все мудрые, примирительные речи, которые собирался перед ним произнести. — Где, черт побери, тебя носило? — набросился я на него вместо этого.
— А чего ты кричишь-то? — совершенно спокойно ответил он. — Я гулял, и все. Просто гулял в Аугартене.
Я трясусь в поезде уже третий час, неумолимо приближаясь к Зальцбургу, и с каждой минутой мне делается все более не по себе. Разве мои друзья не были правы? Они же мне желали добра! Я же с самого начала знал, что они правы! И чего это мне взбрело в голову… Ну кто в здравом уме станет добровольно переселяться из Вены в Зальцбург?
Да, теперь буду влачить жалкое существование, провинциальное: ни тебе театров, ни тебе кино, ни тебе выставок, ни тебе книжных магазинов и библиотек, ни тебе интересных, оригинальных знакомых… И тут я невольно рассмеялся. Надо же, превратился в настоящего австрийца, точнее говоря, в венца. Надо же, пришлось уехать из Вены, чтобы понять, что я заразился всеми предрассудками венцев: самодовольством, высокомерием, эгоизмом и нарциссизмом. Рисуюсь сам перед собой и над собой же иронизирую, как настоящий венец, презираю «провинцию», как настоящий венец, испытываю комплекс неполноценности перед остальным Западом и тоскую по собственному прекрасному прошлому, тоже как настоящий венец. Постойте, да это же все сплошь типичные австрийские клише, вот так вся Австрия ругает Вену! Да, здорово, что я ими тоже заразился и потихоньку начинаю в них верить, вот, глядишь, поживу в Зальцбурге и почем зря стану клясть венское самомнение. А восхвалять буду красоту гор, здоровую жизнь на лоне природы, буду повторять, какие в провинции сердечные люди, не то, что неотличимые друг от друга холодные высокомерные столичные жители. Вот заразился этими банальными представлениями и только теперь понял, что стал австрийцем.
Поезд, то и дело петляя, едет сквозь густой сосновый лес между Валлерзее и Зальцбургом. Потом приходит черед лугам, заводским корпусам и торговым центрам, потом они сменяются безликими одноквартирными домиками. Больше похоже на сельскую местность, чем на город. На финишной прямой, приближаясь к зальцбургскому вокзалу, мы проезжаем под первой автострадой, возведенной на земле Австрии. На одной из несущих опор я успеваю различить бетонный барельеф — имперского орла. Рядом красуется дата — тысяча девятьсот тридцать девятый год. Орел сжимает в лапах венок, и, хотя свастику внутри венка кое-как сбили, она до сих пор угадывается.
Я выхожу на платформу и вдыхаю полной грудью. С тяжеленным чемоданом кое-как ковыляю вниз по ступенькам, через зал ожидания, мимо бездомных («Сударь мой дорогой, извиняйте, нельзя ли у вас спросить…»), вон из здания, на стоянку такси, на привокзальную площадь, которая, как и многие другие привокзальные площади в Австрии, носит название Южно-Тирольская. Вдруг я вспоминаю, как отец язвил насчет тирольской шляпы, и в следующее мгновение вижу магазин австрийской национальной одежды. Я ставлю чемодан на землю, захожу в магазин и покупаю первую попавшуюся зеленую шляпу с перышком. Холлори-Оллари-Хо-Хо! Ю-Ху!