— Прости, — вдруг проговорил Акутагава и, наконец, отнял пальцы от лица и поднял взгляд на Ацуши. — Прости, что не сказал тебе, как сильно хочу тебя.
Накаджима вздрогнул, чувствуя, как во рту скапливается слюна, и шумно вздохнул, сжав рубашку у самого горла. В вены ударил жар от подобных слов, однако Ацуши всё равно не чувствовал чего-то особенного. Разве что-то, как по телу прошлась рябь мурашек, как ухнуло в глубь груди сердце. Как эти слова от обычно немногословного Акутагавы прошлись по его сознанию раз десять из стороны в сторону. И не желали оставлять голову запутавшегося во всём этом Накаджимы.
— Не извиняйся, я сам виноват, что не понял, — сглотнул Ацуши и, набрав в грудь воздуха, добавил: — Я… Я готов пере… Переспа… Переспать с…
Слова давались довольно тяжело, Ацуши стиснул зубы, выдохнув от безысходности. Как постыдно они звучали вживую. Не то, что в голове. В голове это было как-то спокойно, наверное, просто. А на языке, будто самую пошлую вещь на свете повторял вслух.
— Переспать с тобой, — в конце концов, закончил хрипло Ацуши, сжавшись и отняв руку от рубашки.
Акутагава некоторое время молчал, смотря на Накаджиму долгим, глубоким взглядом, а после произнёс, выдохнув нервно и стиснув зубы:
— Нет, не так.
— Что не так? — вскинул брови Ацуши, дрогнув и испугавшись собственных слов.
— Я не могу, — проговорил Акутагава, сжав с силами ткань брюк на коленях и заставив себя отвести взгляд в сторону. — Не могу просто взять тебя. Не могу просто бросить под себя и сделать всё, что вздумается. Не могу, даже если хочу. Не могу, потому что… Потому что это ты.
Ацуши непонимающе уставился на Рюноске. Он и правда не понимал, о чём тот говорил… Всё казалось настолько запутанным, что Ацуши даже испугался. Вдруг своим поступком с Мори он вызвал ненависть Акутагавы к себе? Или презрение? Может, поэтому он сейчас не хочет исполнять того, что хотел? Как разобраться в чужой голове, когда сам подобных чувств не понимаешь?
— Потому что… Это я?
Акутагава стукнул кулаком по спинке кресла, добавив громче:
— Ты не вещь. Впервые. Впервые за всё время мне не всё равно. Чёрт, почему ты не можешь этого понять? Я должен сказать вслух?
Ацуши несмело протянул руку, будто хотел прикоснуться к Акутагаве, но опустил её, зная, что всё равно с этого расстояния не сможет дотянуться. Кивнув, он сжал губы, чувствуя, как от волнения, кажется, начинают подкашиваться колени.
— Л…Люблю, — вдруг прохрипел Акутагава, сжав пальцы в кулаки до побеления и уже прокричал. — Люблю! Тебя. Тебя, не… Тело твоё. Тебя я… Чёрт, не заставляй, просто заткнись, не говори ничего, просто не заставляй меня повторять это снова.
Ацуши рвано выдохнул, не зная, что сказать, нужно ли что-то говорить. В сердце разлилось какое-то необъяснимое тепло. Собственно, это был, наверное, первый раз, когда Акутагава так прямо, так искренне, в таком волнении произнёс эти слова. Ацуши редко видел Рюноске таким. Бледным, дрожащим, раздражённым и сжимающим зубы. Он не хотел бы доводить Акутагаву до такого состояния. И всё же… И всё же ради этих слов Накаджима готов был пережить события сегодняшнего вечера снова и снова, до полуодури. Лишь бы впитать в себя это простое «люблю» снова. Снова, до самой последней капли.
— Тогда, на платформе… Ты помнишь, как остановил меня? Ты, я так ненавидел тебя за это, — усмехнулся Акутагава и отвернулся, закусив губу. — Ведь я ни за что не хотел возвращаться. Ни в Хогвартс, ни, тем более, сюда. В этот чёртов дом. В дом, где главой является не кто-нибудь, а именно он. Огай Мори.
Ацуши слушал, пытаясь вставить хоть слово, но все слова застряли в горле, голос стал хриплым, и он просто молчал. Молчал и впитывал эмоции Акутагавы глазами. Впервые Рюноске был настолько открыт перед ним.
— Знаешь, откуда Мори так много знает обо мне? Всё просто. Он делал со мной то же самое, что с тобой сегодня, — Акутагава нервно хмыкнул, зло ухмыльнувшись, и добавил: — Только гораздо больше. И что я мог сделать в ответ? Что я мог?! Я ни на что не был способен! Моё тело было настолько хрупким, что после каждой чёртовой ночи я хотел только одного — сдохнуть! Умереть, превратиться в грёбаную пыль. Он долго не хотел пускать меня в Хогвартс. Но в итоге пустил. И всё же я всё равно жил буквально в страхе, что однажды он придёт и заберёт меня. Ненавидел каникулы. Ненавидел школу. Ненавидел жизнь. А его любовь выряжать меня во всяческую женскую одежду… Знаешь ли ты, Ацуши, что это такое? Когда тебя буквально насаживают на себя в грёбаных красных кружевных шмотках?! Знаешь ли ты, что это?!
— Р-рюноске…
Ацуши стоял, не в силах шевельнуться. Сердце билось так медленно, как только могло. Каждое слово острым жгутом резало по нему. Накаджима не находил в себе сил даже вздохнуть. Всё это настолько его ошарашило, что, кажется, он попросту разучился дышать.
— Нет. Не можешь знать, ты же… Ты же… Ты же никем не был тронут, — вдруг выдохнул Акутагава, голос его сел на связки, и показалось, что ещё секунда и в глазах его блеснут слёзы. — Никем. Но зачем… Зачем ты к нему пошёл¸ зачем¸ я так… Я так хотел¸ чтобы… Чтобы…
Голос Акутагавы сорвался, и он едва слышно всхлипнул¸ впрочем, резко дёрнув головой и отвернувшись¸ дабы Ацуши не увидел его слабости, сверкнувшей чистой грустью в лунном свете. Пальцы Накаджимы похолодели.
Что…
И всё в один миг резко рухнуло в голове осколком множества зеркал. Будто вся схема в голове стала одним целым. Отношения Мори и Акутагавы, улыбка Огая, ненависть и неприязнь Рюноске. Конечно, конечно, Акутагава ненавидел его, Ацуши! Ведь это благодаря Ацуши Рюноске просто не успел сбежать. Не успел избавиться от тяжёлого груза насилия со стороны собственного отца… Какого это? Конечно же, Ацуши не знал. И он бы мог сказать, что ему тоже пришлось не так сладко. Что, корчась от боли от очередного введённого насильно препарата, он звал маму в тёмном углу. Что друзья и игрушки для него были чем-то настолько диковинным, что он никогда особо многого-то и не имел в этом плане. Но он не сказал. Потому что в этот момент почувствовал, будто прикоснулся рукой к душе Рюноске. Ободранной, обглоданной ненавистью к себе, такой похожей на его, Накаджиму, душу.
Ацуши подался вперёд, он хотел обнять Акутагаву. Прижать его голову к своей груди, извиниться за то, что сотворил, сказать, что всё равно это ничего не изменило в его жизни. Просто попросить прощения, просто поймать его слёзы, просто взять его за руку, даже если Акутагава вырвется, не желая показывать своей слабости.
Но на полпути он остановился, потому что Рюноске резко подскочил на месте, решительно направившись к шкафу. Взяв с полки сверкнувший в луче света предмет, он холодно хмыкнул, стиснув зубы, и проговорил, быстрым шагом преодолевая расстояние до дверей:
— Я убью его.
— Ч-что? — Ацуши от ужаса, разлившегося по венам, не знал, что делать, просто замерев на месте.
Потому что в такие моменты Акутагава никогда не шутил.
— Я готов был терпеть унижения сколько угодно, — резко повернувшись, произнёс Рюноске, оскалившись. — Но за то, что он посмел тронуть тебя, я ему не только обе руки отрежу!
Ацуши хотел было вразумить Рюноске, остановить его, но тот уже скрылся в коридоре. И единственное, что осталось сделать Накаджиме, так это, запинаясь об ковёр, броситься следом. Захлопнув дверь, крича что-то, пытаясь не разбудить при этом половину роскошного дома.
Акутагава шёл быстро, решительный, с сувенирным кинжалом в руке. Наверное, именным и уж точно, скорее всего, настоящим. Опасные украшения интерьера, боги, только бы всё обошлось! Ацуши представлял, насколько сильную ненависть питает Рюноске к своему отцу, но не хотел стать свидетелем того, как в глазах Огая потухнет свет от рук собственного сына. Это всё свалилось на его голову так внезапно… И в этом всём так сильно хотелось винить лишь себя!
Но Ацуши мчался следом, зная, что любой ценой остановит Рюноске. Сейчас тот шёл на поводу у злобы, сейчас нельзя давать ему спуску, нельзя давать ему возможность кому-то навредить.