— Ты выглядишь прекрасно, — говорю я ей.
— Я выгляжу взволнованной и как будто только что проснулась в объятиях своего любовника. Может, они узнают. Может, они почувствуют во мне секс. От меня так пахнет?
Я наклоняюсь и принюхиваюсь.
— Ты пахнешь яблоками. Я бы тебя укусил.
Бренна, кажется, не так забавляется моей шуткой, как я.
— Джейкоб, то, что мы делаем — это только, между нами, и я не хочу, чтобы мои дети или кто-либо еще получил неверное представление о том, что мы из себя представляем. Мы просто дурачимся, и если мне это нравится, то моим детям этого не понять. Себастьян любит тебя. Мелани считает тебя замечательным, и они захотят даже малейшего шанса, что мы можем быть чем-то большим, чем… — она указывает на кровать.
Я киваю, пытаясь притвориться, что все понимаю и не думаю о том, что хочу быть с ней.
— Мы — нечто большее.
Мгновенно я жалею о сказанном, потому что в ее глазах появляется проблеск надежды.
— Кто же мы тогда?
Если бы я был любым другим мужчиной, я бы сказал следующее: Мы — все, что я хочу, и я влюбляюсь в тебя. Я хочу, чтобы ты поехала со мной, потому что не знаю, смогу ли я отказаться от тебя.
Но я не такой человек. Я уезжаю через три месяца и не сделаю ничего, чтобы разбить ей сердце.
— Мы друзья.
Я не тот человек, с которым Бренна хотела бы построить жизнь. Я не благороден и не похож на того мужчину, за которым она была замужем раньше. У меня проблемы с обязательствами и комплекс Питера Пэна. Ни одна женщина не захочет жить со мной.
Она кивает.
— Верно, так и есть, — в ее ответе чувствуется укор. — Я хочу сказать, что они не дураки, как и все остальные в этом городе. Я хочу продолжать это делать, но мы не можем быть безрассудными.
Я словно слышу, как Кэтрин соглашается с ней. Я хочу защитить Бренну и ее детей так же. Если кто-то из прессы узнает об этом, милая, тихая, деревенская жизнь Бренны исчезнет. Она будет красоваться в каждом заголовке, а я не смогу ничего с этим поделать.
Я хватаю свои кроссовки, прежде чем подойти и поцеловать ее в лоб.
— Ты права. Мы будем осторожнее.
Когда она поднимает взгляд, ее глаза становятся мягкими и такими красивыми.
— Спасибо. А теперь иди.
Я смеюсь и борюсь с желанием повалить ее обратно на кровать и действительно дать ей повод поблагодарить меня.
— Увидимся завтра.
— До завтра.
Затем я отступаю назад, чувствуя ее потерю и желая больше всего на свете остаться, но я ухожу.
Себастьян тянет леску, наматывая ее на катушку так быстро, как только может. Этот парень поймал уже четыре рыбы, а у меня не было ни одной поклевки. Я начинаю думать, что он меня сглазил.
— Медленнее, — подбадриваю я его, пока он борется с рыбой.
Он сбавляет обороты, позволяя рыбе думать, что она свободна, а затем подтягивает ее, быстро двигая руками. Леска поднимается, показывая огромного окуня на конце.
— Смотри, Джейкоб!
Я хлопаю его по спине и помогаю вытащить на берег.
— Это великолепная рыба.
— Это точно. Мама будет плакать, когда увидит ее.
— Плакать?
Он ухмыляется.
— Или блевать.
Я смеюсь, потому что ни то, ни другое не исключено.
— Ты готов к возвращению?
Он кивает, и мы собираемся.
Пока мы идем, он кажется очень погруженным в свои мысли.
— Сегодняшняя репетиция была отстойной, — говорит Себастьян, собирая свое снаряжение.
— Да, так и было.
Репетиции были жестокими. Дети снова и снова запинались на одной и той же песне, и, думаю, к шестнадцатому прогону мы все были готовы закричать. Никто не хотел репетировать ее еще раз, но мы репетировали, и все равно ничего не получалось.
— Почему эта песня такая трудная?
Потому что вы все — кучка детей с придурком-режиссером.
— Это сложный номер со множеством персонажей. Мы справимся. Вы, ребята, много работаете, — так и есть. Они отстой, но они стараются.
— Да, но спектакль через три недели.
Если об этой пьесе и моем участии в ней когда-нибудь узнают, я стану посмешищем. Очень мало шансов, что к премьере мы сможем настолько преобразить этих детей, но даже если это будет худшая пьеса в мире, я получаю удовольствие, участвуя в ней. Я вижу Бренну почти каждый день. С Себастьяном очень весело работать, и мне приятно видеть, что люди так радуются.
— У нас все будет хорошо.
— Я очень на это надеюсь.
Он звучит как маленький старичок.
— Знаешь, даже в самых плохих спектаклях есть что-то хорошее.