Пребывание на ферме пошло Констанс на пользу. Эти места, где в самом воздухе, казалось, еще витали ее детские грезы, помогли ей обрести свою давнюю подругу — ту девочку, которая умела мечтать. Правда, мечтать она умела и во взрослом возрасте, но в этих мечтах присутствовал оттенок грусти, потому что они были заведомо неосуществимы. А в детстве она безоговорочно верила в осуществимость своих романтических грез.
Но детство на то и детство, чтобы верить во все, в том числе в себя самих. Эти слова сказал ей как-то Габриэле, только он сказал их в шутку. Потому что он сам никогда не терял веры в себя.
Габриэле… Если она будет думать о нем как о мальчишке с сияющими глазами из ее юности и попытается забыть о том, что он стал возлюбленным ее дочери, ей, быть может, удастся обрести душевный покой. Но для того, чтобы забыть об этом, ей придется избегать и впредь не только встреч с дочерью, но и телефонных разговоров с ней. Любящая мать, которая, несмотря ни на что, все еще продолжала жить в Констанс, бунтовала при этой мысли — но двадцатилетняя девушка, безоглядно влюбленная в героя своих грез, требовала, чтобы она защитила эту любовь.
Она пробыла на родительской ферме месяц с небольшим и возвращалась в Нью-Йорк утренним рейсом. Муж встречал ее в аэропорту. Вид у него был усталый и озабоченный, но она не придала этому значения, решив, что его мысли, как всегда, заняты бизнесом. По дороге домой они молчали — Эмори лишь спросил, как она себя чувствует, и Констанс ответила, что чувствует себя превосходно.
Эмори заговорил, только когда они вошли в квартиру.
— Я должен кое-что тебе сообщить, Констанс, — сказал он, поставив вещи жены в маленькой гостиной, смежной с ее спальней, и оборачиваясь к ней. — Это не слишком приятное известие, но ты все-таки постарайся сохранять спокойствие.
Констанс овладела какая-то неясная тревога.
— Скажи сначала, как Вероника? Ты созванивался с ней в эти дни?
— То, что я собираюсь тебе сообщить, касается именно ее. — Эмори присел на подлокотник кресла и посмотрел на жену немного виновато. — Она… Наша дочь исчезла, Констанс. Но я точно знаю, что она жива, и первым делом говорю тебе это.
— Я что-то не совсем тебя понимаю, Эмори. — Констанс потянулась за пачкой ментолового «Данхила» на журнальном столике и нервно закурила. — Что это значит — исчезла? Разве она не в Риме?.. Ты ведь говорил мне по телефону два дня назад, что она в Риме и шлет мне приветы.
— Я лгал, — признался Эмори. — Я не хотел портить тебе отдых у родителей, тем более что ты все равно не смогла бы ничем помочь. А еще я надеялся, что она объявится к тому времени, когда ты вернешься домой.
Почувствовав легкое головокружение, Констанс опустилась на диван.
— Когда… когда это случилось?
— Это случилось в тот самый день, когда ты улетела в Калифорнию. Она уехала из дома на своей машине — и больше не вернулась.
— Постой… — Констанс на секунду закрыла глаза, откинувшись на спинку дивана. Она все еще была не в состоянии постичь смысл случившегося. — Но ведь ты сказал мне в тот самый день, когда я выписалась из больницы, что Вероника улетела в Рим.
— Я солгал тебе тогда. Я думал, ее присутствие здесь несколько тяготит тебя, и ты… — начал было Эмори, но Констанс не дала ему договорить.
— Ты хочешь сказать, что все это время скрывал от меня, что наша дочь исчезла? — Она вскочила с дивана, глядя на мужа так, словно он был повинен в исчезновении Вероники. — Ты, наверное, забыл, что я — ее мать и должна была узнать в первую очередь…
Она закашлялась и, загасив сигарету в пепельнице на журнальном столике, снова опустилась на диван.
Эмори, сощурив глаза, пристально смотрел на жену. Он с трудом удерживался, чтобы не сказать ей, что это она забыла в последнее время о том, что она — мать, запрещая персоналу больницы пропускать к ней в палату Веронику и даже не желая разговаривать с ней по телефону. Но сейчас было не время для взаимных обвинений, и он предпочел промолчать.
— Почему ты уверен, что Вероника… что с ней все в порядке, если даже не знаешь, где она?
Констанс хотела сказать: «Почему ты уверен, что Вероника жива?», но мысль о том, что ее дочери может уже не быть в живых, была для нее слишком чудовищна, чтобы она могла произнести ее вслух.
— Она регулярно присылает мне телеграммы, в которых сообщает, что у нее все в порядке, и просит не искать ее, — ответил Эмори, вставая. — Я сейчас покажу тебе их.