В спинку кровати была вделана кнопка электрического звонка для прислуги, а в углу стоял небольшой холодильник с прохладительными напитками — по всей видимости, ему часто случалось принимать у себя гостей, которые оставались здесь на ночь. И она была для него всего лишь гостьей, которой он предложил переночевать в его доме, как предложил бы это любому человеку, приехавшему к нему в столь поздний час.
В ванной она нашла все необходимое — от зубной пасты до полотенец. Сняв с себя косметику и приняв душ, она вернулась в спальню. У нее не было ночной рубашки или пижамы — она собиралась в спешке и не взяла с собой ничего из одежды. Но ночь была теплая, и она могла спать без ничего… Спать? Разве ей удастся уснуть в эту ночь?
Лежа среди свежих душистых простыней, она думала о нем. В последние годы она нередко задавалась вопросом, каким он стал, сильно ли изменился с тех давних пор. Он действительно очень изменился. Когда он спустился к ней сегодня, она с трудом узнала в этом высоком красивом мужчине того Габриэле, которого знала и любила тогда.
Он стал совсем другим… Нет, он не постарел — он повзрослел. В свои сорок три года он выглядел на тридцать с небольшим, и даже круги под глазами — вероятно, следствие бессонных ночей и переживаний — не портили его. Годы состарили ее — его же сделали еще более привлекательным. Тогда он был просто красивым, обаятельным парнем — теперь в его облике появилось что-то особенное… Она не могла дать определение этому особому качеству, приобретенному им с годами. Но оно присутствовало в его взгляде, который стал более глубоким и… всезнающим, будто перед ним раскрылись какие-то истины, непостижимые и недоступные для других. Это проскальзывало в его жестах, в его манере держаться, даже в интонациях его голоса… Вероника была права, когда сказала, что он держится как король. В его поведении действительно появилось какое-то поистине королевское величие — и в эту ночь он был королем, принимающим в своем дворце гостью. Всего лишь гостью, которая по воле случая оказалась матерью его любимой девушки. Она могла поспорить, что ту Констанс, с которой он был некогда близок, он даже и не помнил.
Зато она очень хорошо помнила прежнего Габриэле. Тот Габриэле тоже не любил ее, однако был увлечен ею — значит, все-таки принадлежал ей, пусть и не полностью. А этот Габриэле целиком и полностью принадлежал ее дочери… Она прекрасно понимала Веронику, которую потянуло к нему в первый же день, — вполне возможно, что и она сама была бы околдована обаянием этого мужчины, если бы встретила его впервые сейчас.
Обаяние — вот что осталось в нем неизменным. То самое обаяние, которому она поддалась тогда, двадцать пять лет назад, и которое сегодня ночью перевернуло все вверх дном в ее душе. Его улыбка осталась такой же открытой и притягательной, какой была тогда, — она будто опровергала все изменения, произошедшие в нем за эти годы, свидетельствуя о том, что он остался по сути тем же…
Она вспомнила, как, просыпаясь рядом с ним на рассвете, терпеливо ожидала его пробуждения, не сводя глаз с его лица — чтобы не пропустить ту минуту, когда он улыбнется ей прежде, чем разомкнуть веки… Вдруг ею овладело непреодолимое желание взглянуть на него спящего. Желание это было столь сильным, что на какое-то мгновение она даже забыла о причине, заставившей ее приехать сюда, и о том, что он теперь любит ее дочь и что она, Констанс, с ее любовью ни в коем случае не должна вставать между ними… Хотя при чем здесь это? Она не причинит никому зла, если зайдет на минутку в его спальню и полюбуется им, пока он спит, ей не нужно большего. Теперь он принадлежит ее дочери, и этим сказано все.
За окнами уже брезжил рассвет, когда она, завернувшись в розовое бархатное покрывало, вышла из комнаты. Она решила, что ни в коем случае не станет входить в его спальню, если у него будет гореть свет — ведь вполне возможно, что ему тоже не спится в эту ночь… А что, если он лежит без сна, не включая свет? Тогда она может сказать, что ее замучила бессонница и она пришла спросить, нет ли у него снотворного.
На цыпочках, стараясь не производить шума, она прошла по длинному коридору, осторожно приоткрывая двери комнат справа и слева от нее — она не знала, где расположена его спальня… Спальня оказалась в самой глубине коридора. Открыв последнюю дверь по правой стороне, она замерла на пороге.
Он действительно спал — в этом не было сомнений. Спал он в той же позе, в какой спал в юности: прижавшись щекой к подушке и спрятав под ней обе руки. Его черные как смоль волосы, длиннее, чем тогда, закрывали его лицо и падали на воротник синей пижамной куртки. Дышал он очень тихо.