— Если я не уйду сейчас, я уже никогда не уйду, — сумел сказать он хриплым от волнения голосом.
— Тогда останься, — почти неслышно сказала Бо, умирая от желания и удивляясь, как она смогла выговорить эти слова.
Двумя пальцами Митч взял ее за подбородок — так бережно, как будто Бо была очень хрупкой и могла разбиться, и приподнимал его, пока она не смогла посмотреть в его ослепительные синие глаза.
— Очень соблазнительное предложение, моя дорогая, но мне кажется, будет лучше, если мы подождем до другого дня.
«Но другой день уже наступил! — хотелось ей возразить. — Разве сегодня не кончилось и не началось завтра?» Но Бо не сказала этого. Она уже знала, что ожидание делает осуществление желаемого еще прекраснее. Она кивнула и потерлась щекой о ладонь Митча.
— Хорошо, — почти беззвучно прошептала она, а больше не смогла сказать ничего, потому что у нее перехватило дыхание.
Митч поцеловал Бо еще раз, в макушку, и повернулся, чтобы уйти.
— Поговорим завтра.
— Сегодня, попозже, — поправила она его с бьющимся сердцем.
Митч повернулся к ней и с улыбкой сказал:
— Попозже, — отдал честь и ушел.
Бо прислонилась к косяку и смотрела вслед. На этот раз он спускался по лестнице гораздо медленнее. Она знала — Митч придет снова.
Бо вошла внутрь, закрыла дверь, медленно и вяло двигаясь, потушила свет, подошла к окну и стала смотреть, как Митч садится в машину. И пока задние огни его машины не скрылись за поворотом, она все стояла у окна…
Подъезжая к старому дому, Митч все еще улыбался. Знакомый ритуал возвращения домой дополнительно поднял ему настроение. Дом даже ночью приветствовал его. Почему он захотел покинуть родные места? Почему вообще люди уезжают? Он возвращался сюда снова и снова. Каждый раз, чтобы уехать. Может, в следующий раз он вернется и останется здесь?
Митч выключил двигатель и посидел в темноте, перебирая подробности вечера. Удовлетворенно вздохнул. Пора домой.
Поднимаясь по крыльцу, Митч старался ступать осторожно, чтобы не потревожить доску, которая всегда скрипела. Он научился этому в шестнадцать лет, когда свобода и девочки вступили в противоречие с заведенным порядком.
Старый пес Гроувер, лежавший на своем посту, даже не поднял головы. Парадная дверь, как Митч и предполагал, была не заперта и беззвучно подалась, как только он дотронулся до нее. Он запер дверь и вошел в темную прихожую. Ничто не изменилось.
Митч широко улыбался, вспоминая приглашение, которое Бо произнесла задыхающимся шепотом. Он не воспользовался им, но, черт возьми, как приятно было его получить. При одной мысли об этом брюки становились тесными.
— Немножко припозднился, да?
При звуках голоса Мики сладкие мысли испарились, брюки вернулись к первоначальному размеру. Митч замер там, где стоял, чувствуя себя ребенком, схваченным за руку, когда он шарил в банке с конфетами.
— Я думал, ты спишь, — пробормотал Митч, моргая, потому что зажегся свет, поначалу ослепивший его.
Сам того не желая, тыльной стороной ладони он вытер губы. Как будто сын мог увидеть свидетельства того, что он провел вечер с Бо. Как если бы он хотел избавиться от вкуса ее губ.
Мики сидел, скрестив ноги, на старом диване. На нем были футболка и тренировочные брюки, на коленях он держал чашку с попкорном.
— Вижу.
— Мне надо было поговорить с мисс Боханнон о репортаже, который она хотела бы сделать о тебе. О нас, — поправился Митч.
Черт! Почему бы не признаться сыну, что он приятно провел время с привлекательной женщиной? И почему у него вдруг появилось чувство, что он предал Нору?
— До половины второго ночи? — Во взгляде сына смешались удивление и скепсис.
Внезапно Митч снова ощутил себя шестнадцатилетним, в первый и последний раз застигнутым на месте преступления — нарушающим домашний комендантский час. Он потряс головой, стараясь избавиться от ощущения, что все это уже было.
Ему и в голову не приходило, что Мики будет волноваться.
— Она не могла уйти с телестудии раньше одиннадцати, — запинаясь, выговорил он.
— Ты мог бы позвонить, — с укором сказал сын. Уголки его губ подрагивали, а в глазах плясали бесенята.
— Я не подумал, — пробурчал Митч. Он не мог поверить, что его отчитывает семнадцатилетний юнец, который и бреется, наверное, раз в две недели.
Губы Мики перестали подрагивать, потому что он дал себе волю и теперь уже насмешливо улыбался.
— Ты попался, па. — Он посерьезнел. — Тебе ведь она нравится, правда?
Митч поднял бровь и рассмеялся.