— Я остудил, — объяснил Эдвин. И уже во второй раз за нашу короткую встречу пошёл следом за мной.
В прихожей не осталось ничего живого — только горелые руины. Как и в моей комнате: огонь поглотил и шкаф, хранящий мою немногочисленную одежду, и самодельную табуретку, и кровать вместе с лабораторным журналом и заметками, над которыми мы работали всю неделю.
Мне была знакома эта картина.
Я уже столкнулась с ней — в самый ужасный день своей жизни. И вот история повторялась.
В каком бы мире я не была, нигде мне будет счастья. Катастрофы будут преследовать меня повсюду. Во все места, куда ступит моя нога, я буду приносить одни лишь беды и горести. Я не знаю, как это исправить. Не верю, что это исправимо.
Картины настоящего и прошлого смешались, образуя поистине взрывоопасную смесь. Я обняла себя за плечи, пытаясь осознать себя в моменте «сейчас». Но запах обгоревшей мебели прочно застрял в носу и устремился в мозг, и картины продолжали возникать.
Я ведь однажды уже не успела. Поступила так, как повелело мне сердце, и не сдержала собственных слов. Хотя должна была следить за отцом… Мама вместе со старшей сестрой уехали — у мамы была плановая операция в соседнем городе, сложная и утомительная. Мама добавилась её несколько лет, и наконец добилась. А сестра поехала в сопровождении, в одиночку там было не справиться.
Меня оставили следить за отцом.
Хотя это обычно отцы следят за своими детьми, но наш случай был особенным.
У моего отца тяжелая работа, нервная — он начальствовал на предприятии, которое даже при большом желании не могло вывезти все требования и соблюсти тот уровень производства, что был необходим кому-то свыше.
Нервная работа довела до того, что отец начал пить.
Сначала по выходным, потом и по будням, переставая ощущать меру.
Когда мама была рядом с ним, то умела его вовремя остановить. Да, с криками и скандалами, иногда даже — с испорченной мебелью или разбитой посудой… И ещё — как итог — больным сердцем. И все-таки мама не бросала попытки его исправить. Сейчас, спустя несколько лет тишины между нами, я могу предположить, почему. Когда на свет появилась Ира, мама работу бросила, так что всю семью вывозил на себе отец. Найди работу попроще он не мог — тогда денег нам стало бы не хватать, нигде бы ему в те кризисные времена больше платить не стали.
Уезжая на операцию, мама взяла с меня слово, что я буду следить за отцом зорко и не позволю ему даже прикоснуться к алкоголю. А я продолжила жить, как прежде. Встретилась со своим молодым человеком — мы были из одного города, но и учились на соседних факультетах. Провели прекрасный день, и я ни единого раза не позвонила отцу, чтобы узнать, чем он занимается.
А когда вернулась, обнаружила, что картина наша горит. Дымом наполнилось почти всё воздушное пространство, а отдельные предметы и вовсе пылали, ничуть не стесняясь.
Отец, напившись, уснул с сигаретой в руках. Курил он с подростковых лет, работа здесь была ни при чем. А огню много не надо — лишь позволить, и он вырвется на свободу.
Отец, к счастью, почти не пострадал, только надышался токсичных отходов горения. Я вывела его из квартиры, сама наглотавшись дыма. Благо, и у меня, и отца обошлось без ожогов… Зато от квартиры почти ничего не осталось. Пожарная бригада добиралась до нас слишком долго. Был вечер. Час-пик. И даже пожарную машину не все желали пропускать.
Операция у мамы сорвалась. Не знаю, провели ли новую, но всё же надеюсь, что да. Они с сестрой стремительно вернулись в наш город, и я стала виновата. Они кричали на меня вдвоем, пытаясь объяснить, в чём именно я неправа. Прежде мама нам с сестрой пилила мозги по-другому, кричала только на отца, — но, видимо, внутри накопилась обида на младшую, бестолковую дочь.
Но ведь и во мне было нечто такое же буйное — перешло по наследству. Я начала кричать в ответ, у мамы прихватило сердце, и Ира со слезами на глаза вызвала скорую. А потом произнесла, почти не размыкая губ: убирайся.
Я и ушла. Без ничего, как была.
Шло лето после моего второго курса. Я вернулась в общежитие — благо, часть вещей хранилась у меня там — и больше не появилась дома. С родителями встретилась лишь единожды, когда выписывалась из погоревшей квартиры, которую решили продать. Мы не поздоровались друг с другом. Даже не обменялись взглядами.
Жалею ли я? О том, что так и не смогла поговорить с ними открыто, отбросив в сторону обиды и предрассудки?