— Вы только посмотрите, на кого вы похожи, немощные придурки?! Кто посмотрит на вас сейчас, подумает, что это вам заблокировали духовное ядро, а не ему. Идиоты!
Слуги понурили головы, кто-то нервно сглотнул. К счастью, Мужун Лянь быстро забыл о них. Взмахнув рукавом, он нетерпеливо приказал:
— Подведите его!
Гу Мана снова вывели вперед. Из-за того, что он продолжал оказывать сопротивление, его связали магическими путами, чтобы подтащить к кушетке Мужун Ляня.
— На колени!
Гу Ман не собирался подчиняться, поэтому слуга подсечкой сзади заставил его упасть на землю.
Его рот, нос, шея, живот и колени были крепко стянуты бессмертными цепями, разъяренный взгляд метался из стороны в сторону в поисках способа побега. И без того свободная одежда в пылу драки распахнулась, обнажив бледную худую грудь.
Мужун Лянь встал со своей пятнистой кушетки. Все еще сжимая в руке чадящую серебряную трубку, он наклонился и пристально посмотрел на Гу Мана:
— Чунхуа — огромная страна, но вся она принадлежит Мужунам... Генерал, куда вы собирались бежать? Куда вы можете пойти?
Закончив говорить, он размахнулся и отвесил Гу Ману оплеуху.
Звонкий звук удара был отчетливо слышен в воцарившейся тишине. Хотя Мужун использовал лишь десятую часть своей силы, пять красных отметин мгновенно появились на щеке Гу Мана.
От пощечины Гу Ман потерял равновесие, но не издал ни единого звука.
А вот ресницы Мо Си слегка затрепетали, а губы сжались еще сильнее.
— За два года дрессировки ты ничему не научился! — Мужун Лянь выпрямился и вдохнул полной грудью дурманящий аромат из курительной трубки. Внезапно его взгляд нашел Мо Си.
— Князь Сихэ, я слышал, в вашей армии железная дисциплина. Когда Вы возглавили Ублюдочную Армию после Гу Мана, многие ветераны не желали подчиняться, но все они были покорены произнесенной вами клятвой. Раз уж вы такой мастер убеждения, почему бы вам не обуздать бывшего командующего Ублюдочной Армией? Преподайте и ему урок послушания.
Взмахом руки он приказал слуге оттащить Гу Мана к столу Мо Си.
— И если уж мы заговорили о старых делах, когда-то этот человек пронзил штык-ножом грудь маршала Мо. Давайте будем считать это запоздалым искуплением и неминуемым воздаянием, — теперь протяжный голос Мужуна буквально сочился фальшивым сочувствием. — Сегодня он и рыба, и мясо на вашей разделочной доске[3]. Вы можете пытать его как пожелаете. Пожалуйста, не стесняйтесь.
[3] 刀俎 dāozǔ даоцзу «между ножом и разделочной доской» — попасть в опасную ситуацию; 鱼肉 yúròu юйжоу «и рыба, и мясо» — рассматривать (кого-либо) как добычу (угнетать, драть три шкуры, мучить, издеваться).
Количество слов и выражений, которые мог понять Гу Ман, было невелико, поэтому он, конечно, не знал, что имел в виду Мужун, когда говорил о мясе и рыбе на разделочной доске, но слово «пытать» подействовало на него, как звук удара палки о землю на часто поколачиваемую хозяином собаку. Он испуганно вздрогнул и резко распахнул глаза, пригнувшись еще ниже к земле. Так как в такой позе поле его зрения было ограничено, он не мог видеть Мо Си, стоящего у него за плечом. Когда стоявшие по бокам слуги попытались сдвинуть его с места, он изо всех сил попытался обернуться, но в итоге оковы еще сильнее впились в его тело, удерживая его в той же позиции. Цепь, звенья которой были зажаты между его губами и зубами, еще глубже впилась в плоть, так сильно, что теперь Гу Ман даже дышал с трудом.
К тому времени глаза всех присутствовавших были обращены на Мо Си и Гу Мана.
Юэ Чэньцин прикрыл глаза рукой, но подсматривал сквозь щели между пальцами:
— Маршал Мо, вы двое — враги, которых связывает давняя вражда. Знаю, этот человек заслуживает смерти, но, пожалуйста, не убивайте его у меня на глазах. Я же все еще ребенок.
— … — Мо Си не проронил ни слова, только медленно склонился ниже, согнув одну ногу в колене и сделав упор локтем на бедро. Другой же рукой, обтянутой черной кожаной перчаткой, он схватил Гу Мана за подбородок и вздернул его вверх.
Рот Гу Мана был заткнут цепью, и он мог только мысленно проклинать Мо Си и пялиться на него, пытаясь совладать с оковами.
В этот момент в сердце Мо Си возникла необъяснимая дрожь. Он не знал почему, но стоило ему увидеть полуобнаженного, скованного цепями Гу Мана, мурашки возникли ниже позвоночника и резво побежали по спине.
Было ли это предвкушение хищника, наконец догнавшего свою добычу и наслаждающегося зрелищем ее предсмертной агонии? Или праведный гнев? А может, это было совсем другое чувство, за которым скрывалось совсем иное желание?