Юэ Чэньцин хлопнул себя по бедру и громко рассмеялся:
— Ха-ха-ха! Может и не очень складно, но...
— Над чем ты смеешься?! — внезапно в их разговор вмешался Мужун, который все еще не пришел в себя от злости и стыда. — Никакого понимания о правилах приличия! Берегись, или я надену тесную обувь твоего отца[3]!
[3] 我给你爹小鞋穿 — «я надену тесную обувь вашего отца» можно перевести здесь как «я сам займусь твоим воспитанием, хотя это трудно». От переводчика: само выражение«носить тесную обувь»использовалось для обозначения тех, кто строит козни за спиной или из личной мести устраивает мелкие пакости, чтобы причинить другим неприятности.
— Я ничего не делал! Как бы я посмел? — быстро ответил Юэ Чэньцин. — Все мои речи направлены лишь на то, чтобы порадовать князя Ваншу. Но не нужно просить тесную обувь моего отца! Даже обувь женщин моей семьи будет не по ноге князю Ваншу! Так что забудем об этом, право слово!
Мужун Лянь уставился на него, про себя подумав, что этот вечер так хорошо начинался… А что в итоге? Он потерял лицо, его тело ранено, а сам он не знает, куда себя деть от смущения. Отвернувшись, он зло бросил:
— Куда пропала вся охрана?!
— Ваша светлость, приказывайте!
Мужун Лянь отряхнул рукав и ткнул в сторону Гу Мана:
— Уберите эту глупую свинью. Я больше не желаю его видеть. Вместо него приведите из доходного дома «Ломэй» более здравомыслящих и послушных рабов. Что касается наказания...
Он стиснул зубы и боковым зрением нашел Мо Си.
После того, как Мо увидел активацию защитного заклинания Гу Мана, на его лице появилось странное выражение, и теперь он не сводил глаз с шеи Гу Мана.
— Маршал Мо... вы хотите что-то предложить?
— …
Мо Си вернулся с небес на землю и, наконец, смог отвести взгляд от Гу Мана. Скрестив руки на груди, он холодно ответил:
— А разве князь Ваншу не планировал помочь ближнему и, оторвав от сердца Гу Мана, передать его мне?
Мужун Лянь был поражен, но быстро пришел в себя и самым бесстыдным образом заявил:
— Не болтайте ерунду. Сам государь приказал мне присматривать за ним, разве могу я по своему желанию передать его кому-то?
Мо Си с самого начала не ждал от Мужуна честности. Он давно уже понял, что выражение «слово вылетело — на четверке коней не догонишь» для этого человека было пустым звуком. Однако, когда он втянул их в эту жестокую и глупую игру, воля государя волновала его меньше всего. Конечно Мо Си с самого начала знал, что только государь мог решать, кому передать Гу Мана.
Поэтому он смело встретил угрожающий взгляд Мужун Ляня и спокойно парировал:
— Выходит, князь Ваншу должен сам решать, что делать со своими подчиненными. Зачем же он спрашивает меня?
— Раз уж вы так говорите… — усмехнулся Мужун Лянь и, повернув голову к слугам, распорядился. — Уведите его, дайте восемьдесят ударов кнутом, заприте и не кормите месяц, — сделав паузу, Мужун зло прошипел, — он сам навлек на себя голодную смерть.
— ...
Когда Гу Мана проводили вниз, слуги навели порядок, принесли новые блюда, и банкет продолжился.
Люди болтали не переставая, обсуждая случившееся, и только Мо Си не проронил ни слова. Только когда все увлеклись азартными играми, он поднял взгляд от стола и посмотрел туда, куда увели Гу Мана. Лицо его отразило целую гамму противоречивых эмоций, и пальцы сжались в кулак. Но, к его счастью, этого никто не заметил.
Мо Си не любил пить и ненавидел похмелье.
Однако в тот день, вернувшись из поместья Ваншу, он сел во дворе своего дома, открыл выдержанное вино и пил чашу за чашей, пока не увидел дно сосуда. Глядя на прячущийся за облаками месяц, похожий на уский меч, он вдруг повернулся и спросил у стоявшего рядом управляющего поместьем:
— Ли Вэй, сколько лет ты уже со мной?
— Отвечаю вашей светлости. Семь лет.
Мо Си пробормотал:
— Семь лет...
Семь лет назад, преследуя Гу Мана, он один проник в лагерь врага, где был ранен в грудь. Тогда жизнь Мо Си повисла на волоске. Он лежал в постели, не осознавая, что происходит вокруг него, и государь приказал Ли Вэю переехать в поместье Сихэ и присмотреть за больным князем.