— Да... Я знаю, что ты можешь убить меня. Разве однажды ты уже не заколол меня?.. Почему же на этот раз в поместье Ваншу ты отказался зарезать меня?!
Он понимал, что потерял самообладание, понимал, что выглядит смешно. Но разве мог человек, который всегда так умело подавлял свои эмоции и контролировал себя, сорвавшись, остановиться на полпути?
Тем более все то, чего Мо Си желал все эти годы, так это вернуться назад...
И получить один ответ на один вопрос.
— Это ты заставил меня поверить... в конце концов, это ты снова заставил меня поверить… Ты сказал не принимать все так близко к сердцу. Такая мелочь не стоит и упоминания, поэтому мне все равно… — сначала он говорил тихим и низким голосом, но в конце у Мо Си перехватило дыхание. — Но знаешь ли ты, что я потерял после того, как ты встал на тот путь?!
Знаешь ли ты, что я потерял...
Мо Си резко отвернулся и спрятал лицо в тени. Какое-то время он просто стоял с опущенной головой и молчал. Слова застряли между судорожно сжатыми зубами, чтобы быть разбитыми в мелкую крошку и стертыми в порошок его ненавистью.
— Человек, который ни о чем не заботится, — это не я.
— ...
— Это ты.
— ...
— Я ненавижу себя за то, что не смог удержать тебя в своих руках[1]...
[1] 恨不能把你 hènbùnéng bǎ nǐ хэньбунэнбань, где 恨不能 можно перевести как «страстно желать» или «ненавижу, что не в состоянии»; 把你 — крепко/единолично держать в руке; направлять, охранять; защищать; т.е. в этой интерпретации слова Мо Си можно трактовать двояко: он ненавидит себя за то, что не смог удержать Гу Мана, или же он страстно желает защищать/монополизировать его.
На полуслове он просто потерял дар речи.
Потому что Гу Ман вдруг протянул к нему руку, чтобы осторожно и нерешительно обхватить ладонью его лицо:
— Ты... не грусти так.
Мо Си поднял голову и встретился взглядом с парой ясных, прозрачных, как морская вода, голубых глаз.
— ...Я не понимаю, о чем ты говоришь... Но можешь ли ты... не грустить... так сильно?.. — Гу Ман очень неловко, но старательно выговаривал каждое слово, чтобы оно звучало четко и правильно. — Не... грусти.
Словно раскаленное в горне лезвие резко погрузили в воду.
В облаке дыма с шипящим звуком в одно мгновение растаял безумный гнев Мо Си.
Кипевшая от ярости кровь постепенно остывала, и с холодом возвращалась способность здраво мыслить.
Гу Ман взглянул на него и медленно сказал:
— Ты не плохой человек… — длинные ресницы затрепетали, когда он, очень осторожно выбирая слова, добавил, — я не знаю тебя, но ты... не плохой… Поэтому... не грусти…
Мо Си стало очень не по себе от мешанины чувств, накрывших его с головой. Самыми яркими были ненависть, беспокойство, ярость, но было и еще что-то, что он не мог определить. Он посмотрел на знакомое лицо Гу Мана, на котором ярко горели совершенно чужие голубые глаза.
Было время, когда этот человек, вот так же глядя на него своими черными и глубокими глазами, с улыбкой говорил ему:
«Мо Си… Все в порядке, не грусти. Несмотря ни на что, мы никогда не расстанемся и переживем любые трудности. Давай вернемся домой вместе».
Внезапно он почувствовал полную опустошенность в своем сердце. Мо Си устало смежил веки. Словно умирающий кондор, исчерпав последние силы, все еще упорствовал и продолжал парить:
— Мне... не грустно.
Несомненно, он ненавидел его так сильно, что хотел задушить собственными руками. Посмотрим, сможет ли он после этого сбежать, сможет ли снова обмануть и покинуть его.
Он хотел своими глазами увидеть, как треснет его череп, как на его руках он истечет кровью, положив конец всем отчаянным надеждам.
Но когда Гу Ман так деликатно попытался утешить его, он вдруг подумал...
Много лет назад Гу Ман, сидя на краю залитой кровью траншеи, достал свою нелепую зурну… После измены он ни разу не играл на ней, словно опасаясь гнева людей и небес.
В тот же раз все, кто слышал завывания зурны, спешили закрыть уши и бранили музыканта на чем свет стоит. Что за завывания неупокоенного духа в конце-то концов? Но Гу Ман только смеялся, раскачиваясь из стороны в сторону и играл для погибших в той битве «Сотни птиц поклоняются Фениксу»[2], на полном серьезе[3] вкладывая в эту «песню» свою печаль и искренность.
[2]《百鸟朝凤》bǎi niǎo cháo fèng бай няо чао фэн— «Сотни птиц поклоняются Фениксу» — эта мелодия для зурны характеризуется имитацией веселого гомона разных птиц — все птицы галдят, любуясь на феникса.
[3] 认认真真 rènrèn zhēnzhēn жэньжэнь чжэньчжэнь — по-настоящему; добросовестно; всерьез; не различая правду и ложь.
Когда Мо искоса посмотрел на него, то увидел слезы в уголках его глаз.