— Святые ёжики…
Так просто, так очевидно. Возле Трещины оставлять пост опасно, а здесь — как раз. Наблюдатель даже с самой примитивной оптикой будет прекрасно всё видеть с дальнего конца кладбища, из-за любого дерева. А его самого засечь отсюда почти нереально.
И как же всё-таки здорово, что они в целях экономии рук запихали самострел в чехол к спальнику. Айрин уверила, что сможет вытащить его очень быстро.
А Берт опять облажался, несмотря на все наставления. Ну не годится он в разведку, никаким боком не годится. И тест наверняка запорол, это у Габи аппаратура взбрыкнула и выдала невесть что.
Ёжики почему-то насмешили Айрин, и следующие минут десять она склоняла несчастных на все лады и заразительно хохотала.
Ну ёжики, ну святые, ну подумаешь. Грызут себе корни Великого Древа, не то ищут короедов, не то просто жрут.
Зато лоб у Айрин разгладился. Гладкий гораздо красивее.
Почему настолько непререкаемым считалось, что человеку с Паолы невозможно вернуться?.. И как, йорн побери, можно наделать столько ошибок на бабли? Явно кто-то пошутил.
*
В полчаса они, понятное дело, не уложились. Несмотря на отличную солнечную погоду, бодрящий ветерок и гладкую, расчищенную тропу. Сперва дорога вела их вдоль границы леса, а теперь всё сильнее отклонялась в предстепье.
Берт чувствовал себя несравненно лучше вчерашнего, но всё равно еле плёлся, опираясь на палку-клюку и часто присаживаясь отдохнуть. Сперва он нёс совсем лёгкий тючок со сменной одеждой, но Айрин пришлось забрать и его. «Ничего, — неунывающе заявила она, — тебя волочь не надо — и то хорошо». Берт честно старался не ронять себя, чтобы не пришлось поднимать и волочь. Даже втихую глотнул стимулятор на очередном привале. Грустно при этом вздохнул, чуть не подавившись таблеткой. Любой гел зарастил бы такие травмы ещё вчера до вечера. Три месяца назад… всего двенадцать недель назад… целую вечность назад он тоже так мог. И он не сумеет объяснить Айрин, почему ему тяжелее, чем человеку от рождения. Он просто не привык, не знает, как это всё правильно терпеть! Значит, она не должна догадаться.
Действие стимулятора закончилось как раз к тому моменту, как за очередным поворотом тропы показались признаки человеческого жилья, а там и само жильё.
Деревянный забор-частокол в человеческий рост окружал десятка полтора или два деревянных же добротных изб. Запах дыма, еды и стирки. Голоса. Обычные, бестревожные. Больше ничего не видно.
Айрин ошиблась и их не ждут?
Нет, не ошиблась.
От забора к ним широко шагал высокий мужчина — бородатый, широкоплечий, загорелый. Возраст определить сложно. Может, тридцать, может, пятьдесят. Светлые морщинки у глаз — не то смеяться любит, не то щуриться. Одет просто и практично: свободная рубаха, дерюжные штаны и сапоги. Голова повязана серой косынкой. Без оружия.
Остановился в паре шагов.
— Добрым людям всегда рады, — прогудел приветственно. — Меня Сэм звать, я тут вроде как староста. Но это не значит, что во все дела лезу. — Подмигнул и не выдержал, ухмыльнулся. Добавил со значением: — Так, избирательно.
Сэм протянул широкую дублёную ладонь. Берт каким-то финтом умудрился её пожать, хотя стоять, как оказалось, труднее, чем идти. А если опираться на клюку всего одной рукой… Айрин, умница, поймала под локоть.
— Мы тоже рады, Сэм. Я Берт, приятно познакомиться.
— Айрин. Прикольные штаны, Сэм.
Староста выживших иферов прямо растаял от этого дурацкого замечания.
— Сами делаем, — важно заявил он. — И не только штаны. Идём, ребята, в дом. Каринка только-только грибную похлёбку сняла с печи. Пообедаем, поговорим. А Берту точно полежать не помешает, правда же?
Берт, у которого ноги подкашивались, благодарно кивнул. Даже если это ловушка, то что они могут сделать?
У гостеприимного бородача и его товарищей по дому наверняка можно многое узнать о Паоле, что, безусловно, приблизит выполнение миссии… Да ни йорна Берт тогда про миссию не думал. Похлёбка и кровать — вот был предел его мечтаний. А там хоть трава не расти. Жизнь так резко изменилась за последние сутки, что прежние цели стали мелкими и неважными.
Сэм галантно подхватил всё их барахло одной левой и повёл в дом.
Глава 4. Это возможно
Я в этой музыке услышал странный тон,
Я этот голос различу и в миллионе,
Ребенок плакал о великом Вавилоне,
Ребенок плакал и смеялся Вавилон… Игорь Жук
Гелио
— Чего стоим, жену Лота изображаем?
Голос у Габриэля воистину всепроникающий. Выдернет даже из самой глубокой задумчивости.
— Да-да. — Берт вздрогнул и покорно поплёлся за новым начальником.
Распоряжение по Зданию прошло так быстро, что Берт и воды попить не успел. И всё никак не мог собраться с мыслями. Он ненавидел перемены. И долго готовился к неизбежным, даже к самым незначительным вроде замены шкафчика. Перевод в другой отдел казался ему крушением жизненных основ. Он представлял себя маленькой лодочкой, которую вышвырнуло беспощадным порывом ветра из уютной бухты в бушующий океан. Берту было очень себя жаль, но он уже использовал все доступные способы увильнуть от службы в разведке. Ни результаты тестов на профпригодность, ни заключение службы психокомфорта, ни четыре заявления на увольнение не повлияли на вышнее решение. Отныне и на неопределённый срок Берт со всеми потрохами принадлежал Габриэлю. Оставалось только смириться и надеяться, что тихий саботаж и репутация аморфного тюфяка спасут Берта от крупных неприятностей. Верилось с трудом, и от дурных предчувствий холодели пальцы ног.
— Сюда, — рассеянно скрипнул Габи, сворачивая в неприметный коридорчик.
Если бы не скрипнул, Берт вполне мог проскочить поворот. Вроде бы и на виду, но почему-то кажется, что это не ответвление коридора, а просто ниша, неглубокая совсем.
— Здесь — переход к нашим технарям. Мало кому он нужен, сказать по правде, — Габи подмигнул, обернувшись через плечо, — я сам там два раза в год бываю, но иногда, как видишь, требуется.
Судя по тому, как уверенно он шагал по полутёмному и заставленному всякой ерундой переходу, Берт понял, что «два раза в год» — бессовестное враньё. Зачем врать, спрашивается? Никто же его ни о чём не спрашивал. Берт тихо злился и через шаг спотыкался через какие-то рулоны и мешки.
— Ремонт, — безмятежно пояснил Габи и не глядя перешагнул кучу палок неясного назначения.
Берт успел набить с полдюжины синяков, когда начальник остановился перед гладкой белой дверью — почти неразличимой на фоне гладкой белой стены.
— Это я, Пети, — сказал Габриэль негромко и символически простучал костяшками пальцев.
Дверь скользнула в сторону ещё до того, как он убрал руку, поэтому последний стук пришёлся в пустоту.
— Привет, Габ.
В дверях, на фоне пыльно-сумеречного проёма, образовался незнакомый Берту гел в тёмной и, как показалось, заляпанной грязью одежде. Ничего примечательного в его внешности не было, кроме…
— Как крыло, Пети?
Над правым плечом Пети возвышался привычный холм из перьев, а над левым было пусто. Берт растерянно заморгал, не зная, как такое вообще возможно. Такой дефект? У гела?! Да как же…
— Твоими молитвами, — хмыкнул Пети. — Кто с тобой, Габ?
— Это следующий, — многозначительно произнёс Габриэль и шагнул вперёд, прямо на Пети. — Так мы зайдём?
— Да пожалуйста.
Берта смутило, что о нём говорят, как об отсутствующем, но он решил, что так и надо по правилам неизвестной ему игры.
Хозяин помещения вытер действительно грязные руки ветошью и посторонился. Комната оказалась большой, но тесной. Тесноту создавали расставленные вдоль стен шкафы и приборы, а также огромная куча хлама на верстаке. Запахи хорошие: горячий металл, древесная стружка, канифоль. Представить, что в Здании есть такое помещение, ничуть не легче, чем однокрылого гела.