– Марик, ты очень хороший мальчик, и всё будет хорошо, всё исполнится, я это знаю! – сказала Чароита. – И мама у тебя очень хорошая, добрая, так тебя любит!
– Спасибо большое, – сказал он. – Я сейчас иду в храм, уже начинается служба. До свидания! – произнёс, и умчался.
Рита с подругой пошли дальше.
– Парень явно талантливый, – сказала Рита. – Образно мыслит.
– Да. Сама искренность.Чистая душа. Пошли в кафе.
– Слегка юродивый. Пошли.
Снег под ногами поскрипывал, деревья на ветру позванивали бриллиантовыми ветками. С ними поравнялась Кошатница в песцовой шубке.
– Слыхали новость? – заговорила она сходу. – У охранника Газпрома в Москве спёрли золотой унитаз, а у уборщицы – ювелирные украшения на полтора лимона! Домушники унесли браслеты, кольца и колье! Вот ведь наглые ворюги! Смотрела сегодня, «Москва 24», показали.
Рита с подругой вошли в стеклянное кафе, народу было мало. Они водрузились на своё любимое место возле прозрачной стены. К ним тут же подскочила Эльвира со словами:
– Привет! Как вы? Холодно сегодня, люди мало заходят. Вам как всегда?
– Да, Эльвирушка. Капучино, ну и, лучше, пожалуй, осетинский пирог, – сказала Чароита.
– А как там Сашка? – поинтересовалась Рита. – Что-нибудь известно?
– Да, я всегда, как деньги отправляю, звоню ему. Он продал квартиру в Улан-Удэ, и переехал в Новосибирск.
– С чего бы это?
– А его подруга, Лариса, у неё там квартира по-наследству досталась. И он тогда – за ней. Внёс деньги, дом пока строится, а он снимает.
– А почему у Ларисы не живёт?
– Она не хочет. Александр скоро сюда приедет квартиру продавать. Я его отговариваю, зачем московское жильё продавать, не надо. А он говорит: Лариса хочет открыть в Новосибирске свой салон красоты, надо купить помещение, оборудование, нанять работниц. Деньги нужны.
– Совсем спятил, – вздохнула Рита.
Эльвира принесла горячий кофе в оранжевых керамических чашечках, две порции осетинского пирога, который она порезала ломтями. Звучала нежная романтическая музыка. Было светло, тепло, уютно. Подруги сняли шубки и повесили на вешалку рядом, за спиной.
– Вовремя мы пришли, смотри, снег повалил, – сказала Рита.
– Снегопад.
За прозрачной стеной стало совсем бело, словно кафушку облили сметаной. Осетинский пирог был горячий, кофе обжигал губы. Посреди кафе был длинный овальный стол, а вокруг – высокие крутящиеся табуреты, как в баре. Везде сверкали яркой глянцевой зеленью искусственные растения. Такой лёгкий летний оттенок, весёлая нотка. Словно перенеслись из унылой зимы прямо в лето.
– Вот потому я и люблю это кафе, – сказала Чароита.
– Да, конечно, – поддакнула Рита. – Приятный антураж.
Тут раздался звук посторонний, диссонанс мягкой музыке. Чароита достала мобильник. Недовольная гримаска на миг возникла на её лице.
– Ничего не слышу, я в кафе, – сказала она, и убрала трубку в сумку.
– Кто это? – спросила Рита.
– Да, вот. Так сказать, подруга детства. Как выпьет бутылку водки, такая счастливая становится, и названивает мне, делится счастьем.
– А давно дружите?
– С пяти лет. В одном подъезде жили, все время дрались. А она теперь рассказывает, что мы с ней были не разлей вода. Мама у неё была из Пскова, красавица писаная, высокая, статная, льняные волосы, ярко синие глаза. Но вредная, жадная, хитрющая. А отец – большой учёный, талантливый, добрейший души человек, щедрый, умный. Еврей. И эта вот подружка моя, она в мать пошла, в её родню. Красивая была до невозможности, девочка-картинка. У неё и прозвище было такое – Картинка. Да-а, картина маслом. Тупая и хитрая, как и мать. Жили они богато, мать не работала, всё за счёт отца. У них прислуга была. Картинка училась так, ничего не понимала, но мать договаривалась с учителями, с директрисой, подарочки всякие, и девчонка закончила школу с отличием при полном отсутствии знаний. В институт её устроили – вылетела, не потянула. Потом, по блату, пристроили её в историко-архивный, а затем и на работу в Архив, где она бумажки перекладывала. Но выпивоха была, гуляка, муж бедный – любил её страшно – мучился, потом умер. И сын умер молодым. Теперь внук ей помогает, денег подкидывает, она же свою квартиру-трёшку ему завещала. А кому ещё? Больше некому.