– Где был в начале бунта?
– Состоял в охране дворца. Назначили посыльным к управляющему военным министерством Маниковскому. Трое суток назад матросы с солдатами буквально смяли нас вместе с дамочками из женского батальона. Пришлось сдать оружие, дать комиссару Чудновскому слово не препятствовать революции. Чувствовал себя на краю гибели, прощался с жизнью, но все закончилось благополучно.
– Что слышно о главковерхе? Керенский сейчас, как никогда, необходим, должен поднять в ружье войска гарнизона, призвать части из ближайших губерний и подавить бунт в зародыше.
– Скрылся господин Керенский еще до начала восстания. Сейчас, думаю, попивает чаек в иностранном посольстве.
– Противоречишь себе: дал слово не брать в руки оружие и готов штурмовать Зимний.
– Во имя спасения Отчизны можно наплевать на данное слово, поступиться офицерской честью. Как надумаешь присоединиться к нам, спеши в училище.
Офицер приложил ладонь к шапке и ускоренным шагом продолжил свой путь.
Из выступления Ф. Э. Дзержинского на заседании Совнаркома:
Наша революция в явной опасности. Контрреволюционеры действуют в стране, вербуя в свои отряды. Теперь враг здесь, в Петрограде, в самом сердце нашем. Мы должны послать на этот фронт, самый опасный и самый жестокий, решительных, твердых, преданных, на все готовых для защиты завоеваний революции товарищей.
Лапин держал картину, был не в силах унять возникшую в руках дрожь. Взволнованный, с повлажневшими от счастья глазами смотрел, не в силах насмотреться на холст, не веря, что перед ним на самом деле картина кисти Веласкеса.
– Ошибки нет, это произведение гения! Узнал бы руку синьора дон Диего среди сотен других жанровых полотен! Спасибо Господу и судьбе, подарившим ни с чем не сравнимую возможность лицезреть великое творение!
Искусствовед приблизил к глазам холст, точно хотел рассмотреть нечто скрытое, вдохнуть запах красок.
«Как, каким образом картина из Испании попала в Россию, тем более в этот дом? Пути Господни неисповедимы… Другие полотна Веласкеса хранятся в галереях его родины, Лондона, Дрездена, Рима, а этот вариант большого «Завтрака» здесь!» Красногвардейцы также с любопытством взирали на картину.
– Теперь можно брать с хозяйки расписку и возвращаться в Смольный, – решил Никитин. – Какую, простите, расписку? – не понял Лапин.
– А такую, что барыня обязуется беречь картину как зеницу ока по причине важности для трудового народа.
– Ни Боже мой! – взмолился Лапин, сильнее прижимая холст. – Какая расписка? Ни в коем случае нельзя оставлять здесь Веласкеса! Нет гарантии, что полотно не пропадет безвозвратно! Неспроста его вытащили из рамы, сняли с подрамника и спрятали. Даю на отсечение если не голову, которая еще пригодится, то правую руку, что шедевр собирались унести.
Магура размышлял недолго, пришел к выводу, что специалист прав, опасаясь за «Завтрак», в Смольном он будет в полной сохранности.
– А ну, Никитин, садись писать акт.
Поручение пришлось не по душе солдату. Тем не менее он принес из кабинета чернильницу, ручку, разгладил лист бумаги.
– Диктуй не шибко быстро, иначе за тобой не поспею. И за ошибки не взыщи, в грамоте не силен, да и почерк подкачал: рука привычна больше к оружию, нежели к письму.
Магура откашлялся.
– Именем Совета рабочих, крестьянских, солдатских депутатов, Военно-революционного комитета реквизирована у гражданки Эрлих картина товарища Веласкеса под названием «Завтрак».
Лапин подсказал:
– Укажите, что реквизицию произвели из-за крайней необходимости, полотно могло исчезнуть из дома, города и страны.
Матрос кивнул, дескать, принимает совет.
– Заодно надо и другие картины забрать, – подала голос до этого молчащая Шапоренко.
Предложение удивило Лапина:
– Простите, но остальные полотна не представляют интереса, написаны дилетантом в живописи.
– В комиссариате разберутся, что ценное для народа, а что нет. Коль художник был с талантом, отдадут в музей. – Магура обернулся к Наде – Снимай все картины. – Когда приказ был исполнен, продолжил диктовать: – Номер два, военный на коне.
Следующим был портрет девушки.
– Номер три, барышня с блюдечком.
Натюрморт заставил Магуру задуматься, матрос не нашел слов для описания изображенного на холсте – всяких яств было много. На помощь пришел Никитин:
– Нумер четыре – жратва разная.
Лапин не смог скрыть улыбки: «Грубо, но в сущности верно. Следует быть снисходительней к невежеству, точнее, малограмотности. – Искусствовед уже ничуть не жалел, что согласился покинуть домашний уют, зяб на шквальном ветру, шагал по ночному Петрограду в Смольный, затем в особняк генеральши. – Несказанно повезло не только лицезреть шедевр портретной живописи, но и держать в собственных руках. Удручает только предстоящий нелегкий разговор с Верой; станет ругаться, я же, как обычно, примусь оправдываться или молчать…»