Никитин расписался в конце акта, дал поставить подписи Магуре, Шапоренко и искусствоведу. Откинулся на спинку стула, помечтал:
– Вернемся в комиссариат, первым делом поищу койку, чтоб больше не дрыхнуть на полу. Прежде в доме жили институтки, знать, должна быть спальня. На фронте, правда, привык давать храпака в окопе сидя или стоя, как лошадь в стойле.
Магура простился с маленькой кухаркой и в прихожей взгляд остановился на вешалке, где висела солдатская шинель. «Чья одежда? К генеральским хоромам не подходит. Куда делся хозяин шинели?» Вернулся в гостиную, где, как изваяние, сложив на груди руки, замерла хозяйка. Наклонился, всмотрелся в лицо с плотно сжатыми губами.
– Чья шинель? Кто хозяин и где он? Скажете, что оставил сынок? Не поверю, что наследник генерала носил солдатское обмундирование. Или держите, чтобы сына в шинели приняли за рядового?
Баронесса отвернулась.
Между тем Шапоренко обнаружила в конце коридора неизвестно куда ведущую дверь. Из любопытства отворила, и вместе с холодным ветром в квартиру ворвался револьверный выстрел.
– Боже! – баронесса схватилась за голову, увидев, как девушка сползла на пол, на груди расползлось бурое пятно.
На ходу вырвав из кобуры маузер, первым в черный ход выскочил Магура, за ним Никитин. Под ногами загудели металлические ступеньки.
Они спустились во двор, нырнули в подворотню и выбежали на улицу, на которой никого не увидели. Порывы ветра раскачивали на соседнем доме незапертые ставни, вдали с интервалами подавал сигналы фабричный гудок.
Красногвардейцам ничего не оставалось, как вернуться в особняк, где над Шапоренко склонился насмерть перепуганный Лапин.
– Она истекает кровью! Нельзя терять ни минуты, нужна квалифицированная медицинская помощь! Лучше немедленно отвезти в больницу!
Магура с Никитиным подняли девушку.
– Куда шарахнуло?
– В плечо…
– В плечо не страшно, к тому же, кажется, ранение сквозное. Держись, знаю, что жжет рана, но терпи.
Стоило вынести раненую из квартиры, как Магуру за бушлат дернула девочка.
– И меня заберите! Не будет от барыни житья, со света сживет.
Матрос думал недолго.
– Пошли.
Красногвардейцы с Лапиным, несущим холст и картины в рамах, медленно спускались по лестнице.
«Нет мне прощения, промашку сделал! Не надо разевать рот, забывать о бдительности! – осуждал себя Магура. – Жаль, далековато до лазарета. Придется оставить в доме».
Каждая ступенька давалось Шапоренко с трудом, девушка тихо постанывала.
Никитин посоветовал:
– Береги силенки, иначе сознания лишишься. Сам я дважды был ранен, последний раз осколком в бок и, как видишь, жив-здоров.
Навстречу вышла учительница.
– Несите ко мне! Я закончила курсы медицинских сестер, смогу обработать рану, наложить повязку.
Когда Надю уложили на диван, Магура извиняющимся тоном сказал:
– Сдадим в Смольном картины, и вернусь, да не один, а с транспортом, врачом. Девчушку при тебе оставляю, будет вроде сиделки.
Красногвардейцы и искусствовед двинулись в Смольный, не ведая, что в эти часы в Пскове Керенский настойчиво требует от генерала Черемислова немедленно, не дожидаясь наступления нового дня двинуть верные Временному правительству войска на столицу; в городской думе на экстренном совещании для подавления беспорядков Союзом банковских служащих, Союзом Георгиевских кавалеров создан Комитет спасения Родины и революции; в ряде военных училищ готовят захват телеграфной станции, освобождение членов Временного правительства, собираются брать штурмом Петропавловскую тюрьму; в Гатчине конный корпус атамана Краснова намеревается идти на Петроград, чтобы огнем и мечом подавить вторую революцию.
Свергнутый министр-председатель после Отечественной войны разоткровенничался в мемуарах[9]:
Мы были абсолютно уверены, что паралич, охвативший демократический Петроград, будет преодолен, как только все поймут, что заговор Ленина – это не плод какого-то недоразумения, а предательский удар, полностью отдающий Россию на милость немцам…
К написанному Керенский сделал комментарий:
9