У самой земли виднелись два небольших квадратных окошечка. Внимательно оглядевшись по сторонам, Володя мигом добежал до одного из них и, присев на корточки, прислушался. Окно вело в подвал и было завешено старой картиной. Ее написал много лет назад один из воспитанников детского дома. Краски размыло дождями, и никто не смог бы сказать, что именно хотел изобразить художник. Отодвинуть картину, влезть в окно и спуститься в подвал било легко: к подоконнику была приставлена хромоногая деревянная лестница. Многие ребята предпочитали этот путь главному входу, чтобы не попадаться лишний раз на глаза охране лагеря. И все же мальчик медлил. А вдруг в подвале полицаи?.. Или сам Беренмейер?.. Правда, они редко сюда заглядывали, но сегодня все как-то непонятно… И он снова вспомнил про черный автомобиль…
Неожиданно картина перед ним зашевелилась и отодвинулась в сторону. Володя инстинктивно отпрянул назад, но в окне показалось маленькое, очень худое и бледное личико.
— Володя! — Девочка говорила быстро и тихо. — Я услышала, что кто-то подбежал к окну, и сразу подумала, что это ты. Влезай скорей! Проверка! Все уже ушли. Только я осталась… Никак не могу поднять Катю…
Володя влез в окно и встал на верхнюю перекладину лестницы. Девочка спускалась впереди него, продолжая говорить:
— А ты чуть-чуть было не попался! Сюда только что приходил конопатый полицай. Выходите, говорит, начальство приехало! Ты торопись, Володька: сегодня никак нельзя опоздать на проверку… Здесь Беренмейер и еще кто-то…
— Знаю! — буркнул мальчик, спрыгивая на пол. — Я их видел… Они мимо меня проехали…
— Хорошо, что Беренмейер тебя не заметил… А теперь помоги мне поднять Катю. Одной мне не справиться… И она так плачет…
Голос девочки прервался, и Володе вдруг показалось, что она тоже заплакала. Это было хуже, чем даже приезд Беренмейера и появление черного автомобиля. Неужели Нина так ослабла? Ведь она и Коля Вольнов самые смелые и самые стойкие во всем лагере…
Огорченный и растерянный, следовал он за Ниной, устало шаркая ногами по тонкому хрустящему слою соломы. Солому эту собирали сами ребята — целых два года. Часть сняли с крыши большого полуразрушенного овина, стоящего в двух километрах от лагеря. Остальную натаскали понемножечку, за пазухой, воруя ее у свиней, которых разводили полицаи. От сырости солома прела, и в подвале пахло, как в стойле, однако с ней было куда теплей, а холод терзал истощенные детские тела ничуть не меньше, чем голод.
В самом дальнем углу комнаты под кучей ветхого тряпья лежала маленькая, даже слишком маленькая для своих шести лет, девочка и, уткнувшись в солому, беззвучно плакала. Нина наклонилась над ней.
— Катюша, успокойся… Смотри! Вот и Володя пришел! Сейчас мы вынесем тебя во двор…
— Подожди, — Володя слегка отстранил Нину рукой, — дай-ка я ей кое-что покажу… Видишь, Катя, что я принес?
Он вытащил из кармана самую крупную картофелину и протянул ее Кате. Девочка перестала плакать и осторожно взяла обеими руками картофелину. Она и в самом деле была большая и тяжелая. И это окончательно успокоило девочку.
— Ты испечешь ее, Нина? — спросила она старшую сестру.
Та молча кивнула головой и взяла у нее картофелину:
— Какая огромная! Где ты ее нашел?
— В поле!.. А вот и еще, почти такая же… И еще… И еще… — Мальчик быстро опорожнил свой карман. — Спрячь все под солому, Нина, — сказал он. — И эту железку тоже. Вот теперь можно идти и на проверку!
— Я тоже пойду, — сказала Катя. — Сделайте «стульчик» и отнесите меня наверх. А то у меня ноги не ходят…
Володя с сомнением посмотрел на Нину.
— Может быть, оставим ее здесь?.. А полицаям скажем, что она больна.
— Нет, этого говорить нельзя. Тогда Катю отправят в больницу, а оттуда никого не привозят назад… А я хочу, — тут голос Нины вдруг стал суровым, — хочу, чтобы она осталась со мной до конца войны… Понимаешь? До конца!
Они поспели вовремя. Перед домом, построившись в три неровные шеренги, стояли ребята. Толстый усатый полицай — его прозвали Тараканом — медленно двигался вдоль строя и считал всех по головам. Таракан не спешил. Он часто останавливался и, боясь сбиться в счете, делал пометки на клочке бумаги. Володя знал, что этот ленивый полицай больше всего на свете любит свиней. Свиней у него было шесть. Розовые, упитанные, они могли есть круглые сутки. И дети всегда стороной обходили загон, где содержались любимцы Таракана, чтобы только не слышать их противного чавканья и не видеть, как они ведрами пожирают картошку… И какую картошку!..