— Этот Таракан нас заморозит! — прошептала Нина, крепче прижимая к себе сестру. — И Беренмейера что-то очень долго нету…
Володя обвел глазами двор. Черный автомобиль и мотоцикл были еще здесь и стояли неподалеку от левого, неповрежденного бомбежкой флигеля, в котором жили охранники. Около них бродили три полицая. Но ни Беренмейера, ни тех, кто приехал вместе с ним, не было видно. Вероятно, они сидели где-нибудь в тепле и ждали конца проверки.
Стоять было очень холодно, и Володя думал о своих товарищах. Наверное, они тоже устали… И очень замерзли… Но все молчат: на проверках разговаривать запрещается… Многие одеты еще хуже, чем он… И как они изменились за эти последние месяцы! Стали похожи на маленьких старичков и старушек… Неужели и он, Володя, тоже состарился?..
— Двести семьдесят один… — послышалось совсем близко, — двести семьдесят два, двести семьдесят три… Двести семьдесят четыре, двести семьдесят пять, двести семьдесят шесть…
Двести семьдесят шестой это он… Последний! Таракан кончил считать… Теперь он подаст команду разойтись…
Но команды не последовало. Усатый полицай спрятал клочок бумаги и вразвалку направился к флигелю…
— Сколько же нам еще ждать! — вдруг в отчаянии выкрикнул Дима Жарский, черноглазый десятилетний мальчик, стоявший по другую сторону от Нины. Его обмотанные тряпками ноги мучительно ныли от холода.
— Молчи! — сердито прикрикнул на него сосед справа. — Молчи и терпи! Ты что, хочешь разжалобить этих зверей?
Этот ширококостный высокий мальчик не казался таким изможденным, как другие, однако он еле-еле держался на ногах, опираясь руками и грудью на толстый сук.
Володя с сочувствием посмотрел на него. Ведь это был Коля Вольнов, трижды уходивший из лагеря… Последний раз его поймали три недели назад… Полицаи жестоко избили Колю, но особенно старался конопатый. Он разбил ему палкой ноги. Чтобы больше не убегал…
— Тебе очень больно стоять, Коля? — тихо спросила Нина.
— Плохо не то, что больно стоять, плохо то, что больно ходить… Но ничего. Я опять уйду!
— И тебя опять поймают…
— А может быть, и не поймают…
— Поймают. Гелла сразу разыщет…
Коля кивнул.
— Да, эта проклятая псина здорово умеет искать! — согласился он. — Вот если бы ушли несколько человек сразу… И в разные стороны… Тогда бы эта тварь растерялась…
— Гелла хорошая!.. — неожиданно вступила в разговор Катя, выглядывая из-под руки сестры.
— Чем же она хорошая? Помогла меня, поймать… — удивился Николаи.
— Но она тебя не укусила… — настаивала Катя.
— Зато эти укусили. — Коля со злобой ткнул пальцем в сторону полицаев. — А все из-за нее…
— Тише, — остановила его Нина. — Они идут…
Из флигеля вышли двое. Один — среднего роста, плотный, с узким впалым ртом и очень большим подбородком. Второй — чуточку повыше, худощавый и рыжеватый, с длинным носом и ко всему безразличными, будто стеклянными глазами. За этими двумя показались Беренмейер и тот человек, что приехал с ним на мотоцикле. Володя узнал его по форме. Она была не черная, как у других, а темно-серая. Позади всех плелся Таракан.
— Эсэсовцы, — определил Коля, — офицеры… И с ними какой-то армейский…
Шеренги зашевелились.
— И что им от нас надо?.. — вполголоса пробормотала Нина.
— Неужели еще раз будут считать?.. — простонал Дима Жарский. И он вдруг заплакал, громко хлюпая носом.
— Может быть, они привезли хлеб? — с надеждой спросил стоящий справа от Коли Витя Бойко, самый маленький по росту мальчик во всем лагере.
— Как же! Дожидайся! — огрызнулся на него Коля. — Они лучше своих собак накормят хлебом, чем нас!..
Эсэсовцы подошли ближе. Несколько минут они молча рассматривали стоящих перед ними детей, потом спросили о чем-то Беренмейера и направились в конец шеренги, туда, где стоял Володя. Их сопровождал обер-шарфюрер. Человек в темно-серой форме и Таракан несколько поотстали.
Так вот, значит, зачем приехал черный автомобиль! Эсэсовцы хотят увезти его, Володю!.. Они идут за ним… А если не за ним, то за кем же тогда?.. За Ниной, за Колей?.. Или за Катей?..
Володя взглянул на своих соседей. Глаза Нины смотрели спокойно, и только руки ее еще крепче обнимали сестренку. Дима Жарский, вероятно, вообще ничего не видел сквозь слезы. Зато Коля преодолел слабость и боль и теперь стоял прямо, высоко подняв голову.