Надеюсь, Марта здорова и счастлива. Насколько я понимаю, она отзывается обо мне не очень лестно. Но это вполне естественно... По-моему, не следует доверять рассказам любой из сторон разрушенного брака... Я, конечно, предпочитаю молчать. Всякий, кто принимает хорошенькую и честолюбивую женщину за богиню-царицу ночи, должен быть наказан, если не как еретик, то как дурак.
Всегда вспоминаю слова Джойса (Джеймс Джойс. -- В. П.):
"Хемингуэй, богохульство не грех. Ересь -- это грех".
Вы знали Джойса? Он ужасно обращался со своими почитателями... А с обожателями -- еще хуже. Но он был моим лучшим собеседником и другом. Помню, как-то раз, будучи в мрачном расположении духа, он спросил меня, не кажется ли мне, что его книги отдают "провинциалыциной". Он сказал, что это его иногда угнетает. "Ах, Джим,-- сказала миссис Джойс,-- тебе бы написать об охоте на львов". Джойс ответил: "Должен признаться, мне даже взглянуть на них страшно". Тогда миссис Джойс сказала: "Хемингуэй опишет тебе льва, и тогда ты сможешь подойти, дотронуться до него и почувствовать его запах. Вот и все, что тебе нужно".
Пожалуйста, берегите здоровье и пишите книги. Стоит только начать, слово за слово, и все получится... Писатели-беллетристы всего лишь супер-врали, которые, если, конечно, они много знают и достаточно дисциплинированны, пишут так, что вымысел становится достовернее правды...
Вашу книгу я наконец получил, и на английском языке она мне нравится даже больше, чем на итальянском. Вы молодец, что смогли написать ее во время войны. Сам я во время войны не могу писать ничего, кроме стихов. Однажды в Мадриде я написал пьесу ("Пятая колонна".-- В. П.). В то время она мне казалась хорошей, но, очевидно, это не так. Я тогда читал странную книжку какого-то англичанина, написанную необыкновенно плохим и в то же время эффектным языком, и, подобно жалкому хамелеону, я стал подражать ему. Вот что получается, когда читаешь романы до завтрака... Обычно утром, до того как начать работать, я стараюсь ничего не читать, чтобы не заниматься бесполезным заимствованием, не попасть под чье-то влияние, никому не подражать и не позволять заглядывать себе через плечо. В Мадриде, до того как сесть писать, я ходил в Прадо (худ. музей.-- В. П.). Это было здорово и не причиняло такого вреда, как чтение по утрам. Я знаю, это не ваша тема, но человек без формального образования может многое почерпнуть в Прадо, особенно если проводить там все утренние часы. Сочетание великих и никчемных произведений и неизвестных шедевров создает удивительное ощущение...
О картинах, выставленных в Прадо, хорошо заботились, и ни одна из них не пострадала. Я всегда гордился тем, как Республика заботилась о картинах. Помню, как колонна грузовиков с картинами из Прадо продвигалась по дороге Валенсия -- Барселона в тот день, когда франкисты перерезали шоссе и вышли к морю. Жалкие остатки одной роты сдерживали целую колонну противника, рвавшегося к дороге. "Мессершмитты" и "фиаты" обстреливали грузовики с бреющего полета, и я молился за картины... Они были вывезены в Швейцарию и потом полностью возвращены. Возможно, не стоило так рисковать и эвакуировать картины по шоссе. Но тогда никто не знал, что произойдет в Валенсии, и многие из солдат, которые могли бы спастись, отдали свои жизни, удерживая дорогу и спасая картины. Во время бомбардировок и обстрела Мадрида фашистами к простым, малограмотным людям обращались с призывом: "Бережно относитесь ко всему, что вам кажется непонятным. Это может быть произведением искусства!"
По-моему, такой лозунг уместен во все времена...
Ваш друг ЭРНВСТО
24 сентября 1954 года
Бернарду Беренсону Финка Вихия
Дорогой В. В.,
рад был получить от вас весточку и узнать, что вы здоровы. Вы совершенно правы, говоря, что нам никогда не удается добиться задуманного. Правда, иногда, перечитывая свою работу спустя много времени, мы все же добиваемся своего. Когда получается хорошо, мне начинает казаться, что это я у кого-то украл, а потом я вспоминаю, что никто другой не мог этого знать и что на самом деле этого никогда не было, а значит, я должен был все придумать сам, и тогда я чувствую себя счастливым. Последняя написанная вещь всегда кажется нам самой хорошей, поэтому, возможно, я излишне уверен в книге о старике и море. Каждый день, по мере того как я писал ее, я поражался тем, как здорово у меня получается, и надеялся, что назавтра смогу выдумывать так же правдоподобно. Когда я закончил, мне осталось сделать всего три или четыре исправления и я боялся, что здесь что-то не так, но, перечитывая книгу, с каждым разом убеждался, что она впечатляет меня не только как автора, но и как читателя. Не могу читать ее без волнения и знаю, вы мне поверите -- это совсем не то волнение, какое испытывает человек, любующийся своим творением... потому что я читаю эту книгу как нечто, написанное совершенно другим человеком, который давно уже умер.
Мы оба достаточно пожили и можем говорить правду, и я рассказываю вам обо всем только потому, что это действительно любопытно. Некоторые вещи, такие, например, как история Пабло и Пилар в "По ком звонит колокол"-- о том, как они расправляются с фашистами в деревне,-- я перечитываю с искренним удивлением: неужели я мог так все придумать. Знаете, беллетристика, или, вернее, проза, пожалуй, самый трудный писательский хлеб. У вас нет эталона, старого испытанного эталона. Есть только лист чистой бумаги, карандаш, необходимость сделать вымысел достовернее реальной жизни. Нужно превратить неосязаемое в осязаемое, и чтобы все казалось естественным, и читатель поверил, что это произошло с ним самим. Невозможная задача. Вот почему особенно ценно, когда тебе это удается. Но написать так по заказу или по контракту нельзя, равно как нельзя работать алхимиком по найму.
Б. Б., нам не следует пессимистично относиться к тому, что сделано хорошо, ведь и нам необходимо вознаграждение, а единственное вознаграждение -- это наша собственная оценка. Я гордился бы, будь у меня такой же hoja de servicio (послужной список.-- исп.), как у вас. Другое дело -- недостижимое. Все горы уже покорены, все страны, которые стоят того, чтобы их увидеть, уже исследованы, а побывав в таком древнем краю, как Африка, убеждаешься, что и здесь все изучено задолго до того, как такие исследования стали финансироваться миссионерскими фондами или Джеймсом Гордоном Беннеттом 37.