Еще ничего не случилось, но мы не можем уже избавиться от этого головокружения.
Такие силы пришли в движение, с которыми не заключишь мировую.
Как морфинисты или погибшие за Христа, жертвы любви были жертвами счастья вначале.
И жизнь, которой мы прежде не замечали, растет нынче утром в колоссальных пропорциях в нас.
Странно, это обычный рассвет, день только начат,
Но мир, когда мы вдвоем, воспринимается совершенно иначе.
Я не знаю, что творится сейчас - между нами любовь?
Или произошла революция?
Начинается новая эра?
После нашего разговора ты пошла и купила биографию Робеспьера.
Знаю только, что покорность судьбе улетучилась с легкостью шелушащейся кожи,
И это меня наполняет неистовой радостью, ни на что не похожей.
Я знаю, что сейчас открывается новый срез истории, для которого ещё не найдено слово.
Сегодня и на неопределенное время мы входим в другой мир, и я знаю, что в нем все разрушенное можно построить снова.
Смысл борьбы
Были ночи, когда мы забывали о смысле борьбы, о цели.
Мы дрожали от страха, на огромной равнине одни.
Наши руки болели.
Были робкие ночи и ночи смелее, чем дни.
Как кувыркается в воздухе сбитая пулей птица,
Перед тем как упасть и разбиться о камни дорог,
Ты шатался, о чем-то простом говоря, не чувствуя ног,
Прежде чем рухнуть на землю и в пыль повалиться.
Я держал твою руку и отпустить не мог.
Нужно было найти новый угол атаки,
Выйти из боя, пойти в направленье Добра.
Я помню наши дешевые пистолеты из Чехословакии,
Это было почти вчера.
Свободны и крепко связаны общей болью старинной,
Шли мы голой равниной.
От каждого шага звенела, растрескавшись, вся земля.
А до войны, товарищ, здесь были поля.
И, точно крест, стоящий в земле, превращенной в камень,
Я держался, брат, до конца,
Держался, как крест железный с раскинутыми руками.
Сегодня я возвращаюсь в дом своего Отца.
Возрождение
* * *
Вид из окна поезда: поля.
Пюре из зелени. Зеленый суп.
Такие бесполезные детали (деревья и пр.) плавают, словно комки в супе.
Может стошнить.
Как далеко восторг детских лет! Восторг при виде проплывающего в окне пейзажа…
Корова лезет на другую… Этим тварям решительно ни до чего нет дела!
Соседка напротив смешна.
Линия ее бровей образует причудливую дугу, как и линия рта со зло опущенными углами. Уверен, что она с наслаждением выцарапала бы мне глаза.
Больше не смотреть на нее. Что, если она опасна?..
Лампочки
Лампочки расположены по центру потолка скоростного поезда, словно отпечатки шагов геометрического животного - животного, созданного, чтобы освещать человека. Лапы животного - прямоугольники со слегка закругленными углами, равно отстоящие друг от друга, как если б то были следы. Время от времени между ними появляется кружок, как будто животное, словно гигантская муха, то там, то тут прикладывало к потолку свой хобот.
От всего этого, надо признаться, веяло весьма тревожной жизнью.
* * *
Станция «Бусико». Жидкий свет на сводах, выложенных белой плиткой, казалось,- жуткий парадокс,- струился вверх.
Едва заняв место в вагоне, я, как по команде, уставился на ковер - серый резиновый ковер, усеянный кружками. Кружки были слегка выпуклыми. Вдруг мне почудилось, что они дышат. Я снова сделал усилие, чтобы себя урезонить.
* * *
Новости, словно сухую хвою,
Комментатор слепой рукой
Обрушивает на миллионы голов.
Мне страшно, я уши заткнуть готов.
Восемь часов я слышу радиовой
Агрессивных жестоких слов;
Солнце в зените, как за глухой стеною.
Зеленоватое небо имеет вид
Воды в бассейне при легкой подсветке.
В горле от кофе саднит.
Стреляют. Снайперы метки.
Подсветка руин и могильных плит.
* * *
Я по дому крутился юлой:
В памяти трупы за место под солнцем сражались,
Не оставляя надежде ни пяди;
За окнами женщины громко ругались, глядя
На «Монопри»[12], закрытый еще зимой.
В тот день наступил столбняк.
Пригород, отданный бандам, лежал мертвецом.
Я чувствовал, как
Пахнет напалмом; мир наливался свинцом.
Новости прекратились часам к шести;
Я чувствовал сердце, стучащее взаперти.
Мир становился как камень.
Я чувствовал смерть: шагами
Она измеряла пустые кварталы, замершие с утра.
В тот день на улице лило как из ведра.
* * *
Просыпаюсь, и мир на меня обрушивается, как скала,
Забивает гортань мою, как песок.
На лестницу падает солнце; начинаю свой монолог,
Диалог ненависти и зла.
И впрямь, себе говорит Мишель, жизнь должна быть разнообразной,
Должна быть более цельной и более праздной;
И вовсе не обязательно видеть и те, и эти
Обстоятельства в желаемом свете.
Пробивается солнце сквозь тучи на улицы городские,
И в резких его лучах,
В мощных лучах его видно, как немощны судьбы людские.
Приближается полдень, и воцаряется страх.
* * *
Иного не дано:
Себя беззубым вижу,
Скисает жизни жижа,
И я иду на дно.
На несколько секунд избавиться от боли…
В толпе нам кажется, что застывает миг.
Мир переделывать желанья нету боле
В толпе, где все пути - ловушка и тупик.
Крах подтвердится скорый
Среди потуг ненужных.
Я, глядя на недужных,
Теряю все опоры.
Мы так хотели жить, от счастья замирая,
Той жизнью, где б тела цвели и раскрывались.
Но нам не повезло. Конец. Мы проигрались.
Моя рука дрожит, медяшки собирая.
* * *
Состав, что в облака летел неудержимо,
К чему-то лучшему нас мог бы привезти.
Напрасно верили мы в счастье на пути.
Но смерти не хочу. Ее наличье мнимо.
От холода немеют руки,
Просвета впереди не видно.
Да, времена не безобидны.
Мой брат хрипит в предсмертной муке.
А люди силятся урвать побольше срок,
И неотвязный треск я слышу автомата.
Вагоны трупов - вот за все усилья плата
Убитых родина - и Запад, и Восток.
Тела жестокость единит,
Все та же жажда разрушенья.
Но время принесет забвенье.
Вторая смерть нам предстоит.