* * *
Он бредет через город, возвращаясь в свой дом; Холодает, и ветер лезет за воротник. Он от женского тела почти что отвык. Мимо люди проходят, обдавая теплом. Он бредет через город, равнодушный мертвец, Изучает прохожих, как читает роман, Где интрига скрывает очевидный обман - Что любого ждет, в сущности, тот же конец. Вот он код свой набрал, дверь подъезда открыл И холодные пальцы положил на виски. Очевидно, спасенья не найти от тоски, Даже радио слушать - и то нету сил. Он один в этом мире, как ты или я. Ночь - бездушных вещей позаброшенный склад, Под холодной поверхностью прячется ад. Он бредет через ночь, ищет смысл бытия. Донорский пункт Я знаю, где мой кабинет, Я знаю свои права, И уже не болит голова От злобы на весь белый свет. В каморке тесной моей На службе у мира людей Сижу за рабочим столом, Гляжу на ночь за стеклом. Я больше не верю в богов, Или - скажем так - не во всех; Под окном слышен женский смех Или, может, ангельский зов. Я сижу за своим столом, Ну а в городе гаснет свет; Ночь, жестокая, словно смерть, Поджидает за каждым углом. Интенсивная, словно страх, Ночь живет в больших городах; В облаках, что клубятся как пар, Зарождается новый кошмар, Он ужасен и красен на вид, Он как студень кровавый дрожит. На службе у крови людской Сижу, сражаясь с тоской. Обрывки случайных снов, Недопетая песня без слов - Зачем это всё и к чему? Бессмысленно отвращенье. Реальности нет прощенья, Ведь мир объявил нам войну: Калечит людскую плоть И рвет ее на куски, И, корчась от смертной тоски, Плоть мучается, но живет. У ненависти в плену Я моралям всем вопреки В ответ на эту войну Сжимаю сильней кулаки. Как ни пестуй свой организм, Все равно повстречаешься с адом. Мне твердят, что это цинизм, Но я знаю, что гнев мой оправдан Всем страданием рода людского, Нашим преданным, отнятым раем И бессмысленной суетной ролью, Которую все мы играем. Я понял все это давно, Я знаю, где мой кабинет. Ангелы смотрят в окно, За стеклами гаснет свет.* * *
Минутная слабость - я ничком валюсь на банкетку. Между тем шестеренки привычки продолжают вращаться. Еще один вечер насмарку - а может, неделя, а может, вся жизнь; тем не менее я должен снова выйти из дома, чтобы купить бутылку.
Юные буржуазки фланируют между стеллажами супермаркета, элегантные и сексуальные, как гусыни. Наверное, здесь есть и мужчины, но на них мне глубоко наплевать. Единственное отверстие, через которое возможно общение между тобой и другими - это влагалище.
Я поднимаюсь по лестнице, литр рома плещется внутри пластикового пакета. Я отдаю себе отчет в том, что гублю себя этим: вот уже зубы начинают крошиться. Почему, ну почему женщины шарахаются в сторону, встречая мой взгляд? Неужели он кажется им взглядом неудачника, фанатика, ревнивца или маньяка? Я не знаю и, вероятно, никогда не узнаю, но именно в этом - корень всех моих несчастий.
Конец вечераПриступ тошноты в конце вечера - неизбежный феномен. Нечто вроде заранее запланированного кошмара. Наконец я перестаю знать и начинаю мыслить.
Пустота внутри разрастается. Вот оно. Полный отрыв от реальности. Словно висишь посреди пустоты в точке, равноудаленной от всего, что творится вокруг, под воздействием магнитного поля чудовищной силы.
В этом состоянии, когда отсутствует контакт с окружающим миром, ночь может показаться тебе очень долгой. Такой она и кажется. Не исключено, что именно в этом залог твоей безопасности, но сейчас ты не способен прочувствовать это. Ты поймешь это позже, когда вновь выйдешь на улицу, когда вновь наступит день, когда ты вернешься в мир.
К девяти часам он уже наберет обороты. Вращение мира изящно, оно сопровождается легким гулом. Мир втянет тебя в свою круговерть, заставит спешить - так прыгают на подножку тронувшегося от платформы поезда.
Но догнать его невозможно. И снова ты будешь ждать ночи, которая, однако, как обычно, принесет с собой беспомощность, неуверенность и ужас.
И так будет продолжаться день за днем - до самого конца мира.
* * *
От зубов и до самой глотки мое нёбо покрыто сплетением коричневых отвердевших наростов, похожих на мертвые ветви, но внутри каждого из них скрыт живой нерв, способный чувствовать боль. Их извивы и развилки напоминают крону густого кустарника и прощупываются, словно твердые валики под тонким слоем плоти; хрупкие стволики с трудом поддерживают венчающую их массу мертвых ветвей. Почва вокруг стволов усеяна мусором, комьями грязи, пустыми бутылками и пузырьками, которые катаются по земле, задевая стволы, от чего весь куст сотрясает болезненная дрожь. Есть там даже панцирь каракатицы; ветви, обвив его со всех сторон, затвердели и окаменели.