Истории, ясное дело… Все люди друг на друга похожи. Зачем же мы нудно рассказываем всё новые и новые истории? Полная бесполезность романа. Поучительных смертей более не существует: солнце померкло. Нам требуются небывалые метафоры, нечто вроде религии, принимающей во внимание существование подземных автостоянок. Разумеется, это невозможно. Впрочем, многое на свете невозможно. Индивидуальность, в сущности, это синоним поражения. Сознание собственного «я» - машина для производства чувства поражения. Комплекс вины может оказаться выходом из этого тупика-при хорошем раскладе. Но развить его в себе почти невозможно. В любом случае, здесь требуется что-то изощренное и небывалое. Сверхобъективность.
* * *
Стон муки или наслажденья - Один и тот же стон. Все что угодно - боль или сношенье, Но только бы не сон.По правде говоря, я всегда знал, что ты меня выносливее: последние события - яркое тому подтверждение. В конце концов, самая вульгарная твоя черта - это твой смех. Именно этой последней детали мне недоставало, чтобы осознать всю твою низость, жалкая дрянь.
«Просто мы разучились любить»,- написала твоя сестра, сделав третий по счету аборт. Очевидно, порвалась какая-то нить. Между тем точно так же, как и вчера, Утром снова солнце взойдет.По прошествии нескольких недель мне стало очевидно, что опыт не делает человека сильнее: напротив, он его умаляет, а точней - разрушает. Люди размышляют, ищут золотую середину: нетрудно догадаться, что результат этого поиска сводится к нулю, причем происходит это довольно скоро. В конце концов, наибольшим достижением моего земного существования является вывод о том, что жизнь никогда и ничему не может научить.
* * *
В любом сплетении ветвей с ужасающей ясностью видится человеческое лицо (человекам повсюду мерещатся человеки; любой хаос очеловечивается под нашим взглядом).
Если чудится нам человеческий лик Даже там, где он, в сущности, невозможен, Если в хаосе он возникает на миг, Только хаос рукой мы слегка потревожим, Откуда оставленность? Откуда надлом? И откуда в груди ледяная змея? По ночам в темноте, сражаясь со сном, Чую я, как микробы сжирают меня.Схожие друг с другом и такие разные, наши тела наводнены микроскопическими организмами. Схожие друг с другом и такие разные, эти организмы - причина нашего гниения, источник нашего отчаянья. На самом деле они, а не мы - реальность в последней инстанции.
* * *
Долгое единение с природой не в моей натуре - Слишком много беспорядка и всяческих зарослей, шмыгают какие-то существа. Я люблю цитадели, построенные в лазури, Мне нужна вечность - или уверенность в ней сперва.
Внимательный осмотр земляного покрова в сосновом бору позволяет выявить глубокую дисгармонию среди образующих его веточек, иголок и сучьев. Эта дисгармония, как показывает наблюдение, порождает целый особый мир, она же определяет судьбу насекомых. Насекомые спариваются, озабоченные выживанием, полностью зависящим от случайностей. Их общественная жизнь представляется ограниченной.
Я так и не смог принять до конца кантаты Иоганна Себастьяна Баха - Слишком правильное в них соотношение звучанья и тишины, А мне нужен вопль, поток разъедающей магмы, ощущение натиска и размаха, Чтобы пробить безмолвие тьмы.Мое поколение, похоже, открыло заново секрет музыки идеально ритмичной и, следовательно, идеально скучной. От музыки до жизни - один шаг. Не по заказу и не корысти ради, просто служа человечеству, я одну за другой зажигаю упрямо спички поэзии. К счастью, вирус СПИДа не дремлет.
* * *
Поворошим-ка сено тут: Коровы стали слишком нервны. В автобус, как в загон, войдут - Тоска и боль в глазах безмерны. Я уважаю всех коров, Но от кобылок юных в трансе. Я стать апачем был готов, Да жаль, работаю в Дефансе. [6] Кто видел башню ГАН [7] хоть раз, Тот знает дней моих теченье, По форме черепа тотчас Поймет он все мои мученья. Я в прерии хотел бы жить Бескрайней, с легкой дымкой серой, И эту родину любить Уж точно мог бы полной мерой. Кобылки скачут взад-вперед, С оглядкою, боясь ошибки. Торгующие - сущий сброд, Но до ушей у них улыбки.* * *
Вся напряглась она, меня заметив рядом, С иронией сказав: «Как мило, что вы здесь…» Округлости ее ощупав беглым взглядом, Я вышел. Стол мой пуст был непривычно. Весь. Бумаги я на нем бросал в конце недели, Чтоб в понедельник вновь найти их на местах. Мне нравилась она. За трепетность и страх, За порчу тайную, скрывавшуюся в теле. Она жила вдали от центра, в Шептенвиле. Ребенок рыженький, видак… И что еще там? Без шума лишнего и без столичной пыли… Да, порнофильмы плюс. Но дома, по субботам. Как секретарь она возилась с почтой срочной, Старалась исполнять приказы непреложно. Ей было тридцать пять, и пятьдесят возможно… Для смерти, думаю, не важен возраст точный. Полдень Улица Сюркуф блестит, как склянка, В сетке ливня магазин колбас, А влюбленная американка Пишет другу сердца в Арканзас. Жизнь струится за глотком глоток; Под зонтами прячась близоруко, Ищут выход - непростая штука - Смертные меж паникой и скукой (Выброшен окурок в водосток). Жизнь на малой высоте. Безлюдье. Вялый темп бульдозера в траве. Кончилась одна из интерлюдий - Час сидения в пустом кафе. Убийственное возвращение мини-юбок Девушки в метро, легко ступая, Порождают стресс и волны хмеля, Адски соблазнительные в мае. Я ушел на службу без портфеля. Поискать любви в толпе вокзальной? Или сексуальных приключений? Нет, на вещи я смотрю реально, Только временами столбенею. Пломбы на вагонах, знаки «стоп» Вдоль путей (маршрут «Балар-Кретей»). Тут я попросту упал как сноп. Был один из лучших майских дней. Так весны открытье состоялось - Юбок сногсшибательный балет. Времени почти не оставалось (Но я знал: покоя плоти нет).