- Это – само собой, - кивнула баба Маша. Я уже знаю, кто кого возьмёт, давно сговорено. А и другое дело у меня есть: надо домишко свой на Леночку переписать.
- Леночка – это кто, племянница? – предположила Кира.
- Нет, она мне совсем не родня. Но родной человек. Вот пусть ей домик и достанется.
Тут позвали обедать, и женщины не успели узнать, кто такая Леночка. А ближе к вечеру Наташа снова спросила:
- Мария Анисимовна, а про Леночку расскажете?
- Слушай, коли хочется. Только не зови меня так длинно; меня так отродясь никто не звал. Сначала величали Маней, а с годами – тётка Маша, теперь – баба.
Про Леночку оказалось так: она – инвалид детства, добрая душа; «всей деревне солнышко», как сказала баба Маша. Сынок у неё растёт, - никто никогда и не спрашивал, с кем пригуляла, а сама Леночка не говорит. Колюнька (сын Леночки) – уже тринадцати годков, а живут они скудно. Вот и хочет баба Маша всё, что нажито, им оставить.
- Подружка она моя, - делилась баба Маша. – Самая сердечная подружка. Хоть и молодая совсем – пятьдесят годочков только! – но сердцу дорога.
- Конечно, - снова влезла Зоя, - она же знает, что дом вы ей оставите, вот и старается.
- Э, милая! – баба Маша посмотрела на Зою с недоумением и жалостью. – Сколь плохо ты жила, видно. Не знаешь, бедная, какие люди светлые бывают. Не встречала, что ли?.. Не ведает Леночка ничего; и я не скажу, пока живая. Потом… Пусть потом ей от моего добра чуток легче будет.
- Да кто вы такая? – взбеленилась Зоя; видно было, что баба Маша хорошенько её задела. – Кто вы такая, чтоб судить, как я жила?! Да вам и не снился такой достаток!!!
- Боже сохрани от таких снов, - ничуть не обиделась баба Маша. – А моего достатку мне с головой хватало. Главное, Зоя, счастье – довелось мне узнать, что такое любовь и добро. И если ты, уж седая, не знаешь, что это – найглавнейшее богатство наше, то жалеть тебя – не пережалеть.
Зоя покраснела, хлопая глазами, но что ответить – почему-то не нашлась.
* * *
С бабой Машей дни побежали совсем незаметно. Она была словоохотлива, но ненавязчива. И Кира, и Наташа, и даже «приходящая» Белова (она тоже успела подружиться с бабой Машей) то и дело просили рассказать её что-нибудь или просто о чём-то спрашивали.
И баба Маша тогда улыбалась и говорила:
- Скажу я вам так, девоньки…
И «девоньки» слушали, забыв обо всём. Зоя теперь всегда сидела молча, надутым индюком, и изо всех сил делала вид, что речи бабы Маши ей не нужны и не интересны. Даже закрывалась то книжкой, то журналом. Но наблюдательная Кира заметила: не листает. Значит, тоже слушает.
А в воскресенье, как всегда, пришёл Зоин муж. Он сильно опоздал, и видно было, как Зоя мечется из палаты в коридор и психует, выглядывая из окна.
«Ох она ему и задаст, бедняге, - подумала Кира. – Тройную порцию плюс обычную!»
Муж вошёл в палату спотыкающейся походкой, заранее привычно втянув голову в плечи. Он и не пытался объяснить своё опоздание, по опыту зная: бесполезно. И Зоя, не стесняясь, как обычно, никого, принялась его отчитывать, на этот раз – с криком и слезами. Затем, как всегда, он вынимал из сумки принесённое и складывал перед ней, а она гневно комментировала, снова называя мужа безголовым и безруким бараном. Сцена была привычная, но для бабы Маши – в новинку.
Она слушала внимательно, вглядываясь в мужика, и когда, наконец, он ушёл, отпущенный на волю своей грозной половиной, тяжело вздохнула и сказала:
- А ведь ты, Зоя, его не за то ругала, что опоздал и что покупки не те…
- А за что ж ещё?! – взъярилась та, поражённо уставившись на бабу Машу.
- За то, драгоценная моя, что он – жить останется, а ты – неизвестно. Завидуешь ты ему, чуть не лопаешься. А криком прикрываешься, чтоб никто не догадался.
Все замерли. Вот сейчас, Зоя, наверное, бросится душить бабу Машу! – столько ненависти вспыхнуло в её глазах!..
Но Зоя вдруг осела на кровать, схватилась ладонями за посеревшие щеки и глухо застонала:
- Да!.. Да, да, да!.. Он – останется, а я, я…
Она бросилась лицом в подушку и тяжело, надрывно зарыдала.