Она изобразила удивление. Рейфорд подумал, что если бы она не пообещала молчать, она бы сказала ему, что у него ' была масса способов показать свое расположение. Он продолжал.
– Наверно, единственной причиной, почему я не решился пойти дальше, было то, что у меня не было подобного опыта. Но это был вопрос времени. Если бы я почувствовал твой интерес, я мог бы поступить дурно. Она наморщила брови и изобразила на лице обиду.
– Да, – сказал он, – я мог поступить дурно. Я был женат, но неудачно и не счастливо, но в этом, наверное, был виноват я сам. Во всяком случае, я произнес клятву, взял на себя обязательства и, как бы я ни оправдывал свой интерес к тебе, все равно это было бы дурно.
Он мог бы прочесть в ее взгляде, что она не согласна с этим.
– Во всяком случае, я проводил с тобой время. Я не был абсолютно честен. Но теперь я должен сказать, как я рад, что я ничего не сделал – никакой глупости. Это было бы плохо для нас обоих. Я не судья тебе, и твоя мораль это твое собственное дело. Но у нас не было никакого будущего. Дело не в разнице в возрасте, а в том, что с моей стороны это было чисто физическое влечение. Ты имеешь право ненавидеть меня за это, я и сам этим не горжусь. Я не любил тебя. Ты должна согласиться, .что такая жизнь тебя не устроила бы.
Она кивнула, нахмурившись. Он улыбнулся.
– Я разрешаю тебе на минуточку прервать молчание, мне нужно знать, что ты, по крайней мере, прощаешь меня.
– Иногда я сомневаюсь в том, что честность всегда является лучшей политикой, – сказала она. – Я могла бы принять эти извинения, если бы ты сказал, что исчезновение твоей жены заставило тебя почувствовать себя виноватым. Я знала, что между нами нет ничего особенного, но можно было бы сказать об этом мягче.
– Можно было бы и мягче, но это было бы нечестно. Хетти, я насквозь пропитан ложью. Я мог бы быть мягким и любезным и постараться избежать твоего презрения, но я больше не могу быть лицемером. Всю жизнь я был неискренен.
– А теперь ты искренен?
– До такой степени, что тебе это даже не нравится, – сказал он.
Она снова кивнула.
– Почему я поступаю сейчас так? Каждому хочется нравиться. Да, я мог упрекать кого-то другого, например, мою жену, но я хочу не лгать и отвечать только за самого себя. Прежде чем я перейду к более важным вещам, мне хочется убедить тебя в том, что у меня нет никаких задних мыслей.
Губы Хетти дрогнули. Но она сжала их и посмотрела вниз. По щеке ее скатилась слеза. Рейфорд еле сдержался, чтобы не обнять ее. В этом не было бы ничего чувственного, но он не мог позволить себе подать ложный знак.
– Хетти, – сказал он, – я так виноват перед тобой, прости меня.
Она кивнула, не в состоянии что-либо сказать. Она пыталась, но никак не могла овладеть собой.
– И теперь, после всего этого, – сказал Рейфорд, – я хочу убедить тебя, что забочусь о тебе как о друге и человеке.
Хетти сжала руки, стараясь не расплакаться. Она помотала головой, давая понять, что сейчас не готова к этому.
– Нет, – справилась она с собой наконец, – не сейчас.
– Хетти, я хочу…
– Пожалуйста, дайте мне хоть минуту.
– Сколько угодно. Но не уходи от меня сейчас, – попросил он. – Я был бы тебе плохим другом, если бы не поделился с тобой тем, что я открыл, чему научился, что снова и снова обнаруживаю каждый день.
Хетти закрыла лицо руками и заплакала.
– Я не хочу! – воскликнула она. – Я не намерена извинять тебя.
Рейфорд заговорил как можно мягче:
– Теперь ты обижаешь меня, – сказал он. – Если ты ничего не извлекла из этого разговора, твои слезы меня не радуют. Каждая слеза для меня как острый нож. Я виноват, я вел себя неправильно.
– Минуту! – воскликнула она убегая.
Рейфорд вытащил Библию Айрин и быстро просмотрел несколько мест. Он решил, что не стоит разговаривать с Хетти, держа в руках открытую Библию. Он не хотел смутить или отпугнуть ее, несмотря на то, что вновь обрел смелость и решимость.
– То, что вы хотите познакомиться с папиной теорией исчезновения, очень интересно, – сказала Хлоя.
– А я хочу? – спросил Бак.
Она кивнула. Он заметил крошку шоколада в уголке ее рта.
– Можно? – спросил он, протягивая руку. Она повернулась щекой, и он снял шоколад пальцем. А что делать теперь? Вытереть носовым платком? Импульсивно он поднес палец к своим губам.
– Фу! Как нехорошо! А если бы это была грязь?
– Тогда она была бы нашей общей, – сказал он, и оба рассмеялись.
Бак почувствовал, что покраснел, чего с ним не случалось уже много лет, и поэтому переменил тему.
– Вы говорите, что это теория вашего отца так, как будто не разделяете ее. Вы расходитесь с ним во мнениях?
– Он думает, что расходимся, потому что я спорю с ним, и он переживает из-за этого. Меня не очень легко убедить, хотя, по правде говоря, мы довольно близки. Видите ли, он думает, что…
Бак взял ее за руку:
– Простите, не надо говорить. Я хочу услышать это непосредственно от него и записать.
– Ой, извините меня.
– Нет, все нормально. Я не хотел бы вас обижать, но так я привык работать. Я с удовольствием выслушаю также и вашу теорию. Мы намерены собрать и мнения учащейся молодежи, но вряд ли мы станем использовать рассказы двоих людей из одной семьи. А вообще-то, раз вы говорите, что в основном согласны со своим отцом, то мне будет удобнее выслушать вас обоих одновременно.
Она умолкла и посерьезнела.
– Извините меня, Хлоя, это вовсе не означает, что меня не интересует ваша теория.
– Не в этом дело, – сказала она. – Но вы уже отнесли меня к определенной категории.
– Как это?
– Учащаяся молодежь.
– Действительно. Виноват. Понятно, учащиеся колледжей – это не школьники. Я вовсе не считаю вас школьницей, хотя вы намного младше меня.
– Учащиеся колледжей? Я еще не слышала такого термина.
– Я обнаруживаю свой возраст, не так ли?
– А каков ваш возраст, Бак?
– Тридцать с половиной, почти тридцать один, – мгновенно ответил он. .;
– Я спрашиваю вас, насколько вы меня старше, – прокричала она, как будто разговаривала с глуховатым стариком.
Бак прорычал:
– Я бы купил еще печенья, малышка, но не хочу портить вам аппетит.
– Лучше не надо. Мой отец любит хорошо поесть, сегодня он угощает, так что оставьте место.
– Оставлю, Хлоя.
– Можно я что-то скажу? Только вы не подумайте, что это какой-то намек, спросила она.
– Слишком поздно, – ответил он. Она насупилась и стукнула его.
– Я хочу сказать, что мне нравится, как вы произносите мое имя.
– А я не знаю, как его можно произносить иначе, – сказал он.
– Нет, можно. Даже мои друзья произносят его односложно: "Кло".
– Хлоя, – повторил он.
– Да, – сказала она, – две гласных: долгое "о" и "я".
– Мне нравится ваше имя.
Он перешел на сиплый старческий голос:
– Это имя молоденькой девочки. Сколько тебе лет, малышка?
– Двадцать с половиной, пошел двадцать первый.
– Ох, милая, – сказал он тем же голосом, – мне казалось, что гораздо меньше!
Когда они возвращались обратно в клуб "Панкон", Хлоя сказала:
– Если вы пообещаете не придавать большого значения моей молодости, я не буду придавать большого значения вашему возрасту
– Идет, – сказал он с улыбкой. – Вы ведете себя как
взрослая.
– Я принимаю это как комплимент, – сказала она улыбаясь, как будто не была уверена, что он говорит серьезно.
– Да-да, – сказал он, – не многие в вашем возрасте так начитанны и так прекрасно говорят.
– А вот это, безусловно, комплимент, – ответила она.
– Вы быстро схватываете.
– Вы действительно брали интервью у Николае Карпатиу?
Он кивнул.
– Мы почти друзья.
– Без шуток?
– Нет, конечно. Но мы похожи.
– Расскажите мне о нем. Бак принялся рассказывать.
Хетти вернулась немного освеженная, но глаза ее по-прежнему были опухшими. Она села так, будто
ожидала, что истязания продолжатся. Рейфорд снова повторил, что он совершенно искренен в своих извинениях. В ответ она сказала:
– Давай забудем про все это!
– Мне нужно знать, что ты простила меня, – сказал он.
– Ты прямо-таки зациклился на этом, Рейфорд. Это что, освободит тебГ? Облегчит твою совесть?
– Думаю, что да, – ответил он. – Главное, что я хочу услышать от тебя это то, что ты веришь в мою искренность.
– Я верю, – сказала она. – Но от этого не становится легче. Но если тебе от этого лучше, я тебе верю. Я не держу на тебя обиды, так что считай, что я тебя простила.
– Вот теперь я получил то, что хотел. А теперь я хочу быть с тобой совершенно откровенным.
– Ой-ой-ой, еще что-то? Ты, наверно, хочешь просветить меня насчет того, что случилось на прошлой неделе?
– Именно так. Но я должен сказать тебе, что Хлоя не советовала переходить к этой теме сразу.
– Как продолжение того разговора, ты это имеешь в виду?
– Правильно.
– Прекрасная девушка, – отозвалась она. – Наверно, мы сможем понять друг друга.
– Наверно, потому что разница в возрасте между вами не так велика.
– Нет, Рейфорд, так не годиться. Если ты намерен представить наши отношения как: "ты достаточно молода, чтобы быть моей дочерью", то это следовало сделать раньше.
– Если не считать того, что в таком случае я должен был бы стать твоим отцом в пятнадцать лет, – ответил Рейфорд. – Во всяком случае, Хлоя считает, что ты пока не в таком настроении.
– Почему? От меня требуется какая-то реакция? Я должна принять твои идеи или что-то другое?
– Я надеюсь на это. Но пока я не ставлю вопрос таким образом. Если ты сейчас не можешь чего-то, я пойму. Но я думаю, что позже ты увидишь необходимость этого.
Похоже, Рейфорд чувствовал себя, как Брюс Барнс в день их первой встречи. Голос его был полон страсти и звучал убедительно. Ему казалось, что его молитва о смелости услышана. Он рассказал Хетти, как складывались его отношения с Богом: что ребенком он ходил в церковь, что за время их брака с Айрин они поменяли несколько церквей, сказал, что именно увлечение Айрин идеями о конце света побудило его искать общества на стороне.
Под взглядом Хетти Рейфорд сказал, что ему казалось, будто она понимает, к чему он клонит. Когда он рассказывал о том, что он обнаружил дома в тот день их приземления на аэродроме "0'Хара", Хетти сидела неподвижно.
Потом Рейфорд поведал ей, как он ходил в церковь, встретился там с Брюсом, о рассказе последнего и о видеокассете. А также об их изучении библейских предсказаний и о том, что нынешние проповедники в Израиле явно подобны тем двум свидетелям, о которых говорится в Откровении.
Рейфорд рассказал, как он молился вслед за пастором, как почувствовал свою ответственность за Хлою, как он хочет, чтобы она тоже обрела Бога. Хетти смотрела на него – ничто в ее позе и выражении лица не поощряло его. Но он продолжал. Он не просил ее, чтобы она помолилась вместе с ним, он только сказал, что не будет оправдываться за то, во что он верит.
– Теперь, по крайней мере, ты видишь, что, если человек искренне принимает все это, то он должен обращать и других людей. Он будет плохим другом, если не сделает этого. Хетти даже не кивнула в знак согласия.
Прошло почти полчаса, пока он изложил все свое вновь обретенное знание и закончил:
– Хетти, я хочу, чтобы ты обдумала все это, может быть посмотрела кассету. Может быть, потом захотела бы переговорить с Брюсом. Заставить тебя поверить я не могу. Все, что я могу сделать, – это дать тебе понять, к чему я теперь пришел как к истине. Я думаю о тебе и не хотел бы, чтобы ты упустила свой шанс, потому что никто не рассказал тебе об этом.
Выслушав все это, Хетти откинулась назад и вздохнула.
– Да, это звучит красиво, Рейфорд. Да так оно и есть. Спасибо, что ты изложил мне все это. Действительно, все это для меня странно, потому что я никогда не знала, что об этом говорится в Библии. Моя семья ходила в церковь, когда я была маленькой, главным образом, по праздникам или если нас приглашали. Но я никогда не слышала ничего подобного. Я подумаю об этом. Когда услышишь что-то такое, оно не забывается. Так все это ты собираешься рассказать Баку Уильямсу за обедом?
– Слово в слово. Она хихикнула.
– Сомневаюсь, чтобы что-нибудь из этого могло попасть в его журнал.
– Но, может быть, и попадет наряду с идеями об инопланетянах, заражении бактериями, смертоносных лучах… ответил Рейфорд.