«Только солдат добудет счастье», — пишет Бертольт Брехт своей верной сотруднице; она отвечает ему той же фразой. Эта маленькая, хрупкая женщина оказалась настоящим солдатом в том высоком значении слова, которое вкладывали в него они оба: Брехт и она. И хочется верить, что наперекор всему она добыла свое трудное, свое мучительное счастье…
Судьбе Маргарет Штеффин и посвящена одна из двух повестей, составляющих книгу Юрия Оклянского, — «Повесть о маленьком солдате». Как она родилась — эта повесть и эта книга? Разумеется, в одном случае можно сослаться на удачное стечение обстоятельств, благодаря которому в руках Ю. Оклянского оказались «три тонкие папки из порыжелого картона», хранящие письма Б. Брехта и Маргарет Штеффин; в другом — на обнаруженный в Куйбышеве архив А. Н. Толстого, сберегший до наших дней более пяти сотен неизвестных ранее материалов — письма выдающегося русского советского писателя, первые издания его книг с дарственными надписями, фотографии, переписку родителей Алексея Николаевича, дневники и произведения его матери — A. Л. Бостром. Подобного рода свидетельства минувшего поистине бесценны, кто спорит; но их надо уметь выслушать, в них надо увидеть лики живой, страстной, переменчивой жизни, уловить неоднозначность заключенного в них содержания, определить многоразличные связи с другими событиями того времени — ибо только так приобретает писатель ответственное право на свое слово о тех, чьи дни и труды стали достоянием былого.
Думается, что такой подход к материалу вполне естественно выработался у Юрия Оклянского, начинавшего в литературе прежде всего с жанра документального — с очерка. Уже затем, вполне испытав в нем свои силы, выпустив две очерковые книги, он приходит в область для себя сравнительно новую — литературоведение, которым, впрочем, занимался всегда. Его работы, однако, не стали литературоведением в классическом, так сказать, смысле; они возникли из счастливого сочетания глубокого и стойкого интереса к литературе с не менее глубоким и серьезным желанием узнать и понять жизнь писателя, из плодотворного стремления объяснить не только творчество — судьбой, но и судьбу — творчеством. Ибо если справедливо, что всякого рода житейские обстоятельства оказывают мощное воздействие на творчество писателя, то и само творчество, оказавшись фактом биографии, приобретает подчас определяющее значение в судьбе художника.
Это взаимодействие и взаимовлияние судьбы и творчества и стало, по сути, главной темой Юрия Оклянского, заявившего себя последователем традиций биографической прозы, замечательные образцы которой дали Леонид Гроссман, Корней Чуковский, Виктор Шкловский… Так появились выдержавшие несколько изданий повести «Шумное захолустье» (1965; 1069; 1982) — о писательнице А. Л. Бостром, матери А. Н. Толстого, о детских и юношеоких годах автора «Петра I»; «Повесть о маленьком солдате» (1978; 1983) — о соратнике и сотруднике Бертольта Брехта Маргарет Штеффин; вышедшая в серии «Жизнь замечательных людей» в 1986 году повесть о Константине Федине; документальные повести и очерки о Юрии Трифонове, Вере Пановой, Юхане Смууле, вместе с другими работами Юрия Оклянского составившие книгу «Биография и творчество» (1986), и другие книги этого автора.
В чем их особенности? Что придает им то «лица необщее выражение», которое есть главный признак самостоятельного писательского почерка?
Ю. Тынянов заметил однажды: «Там, где кончается документ, там я начинаю». Ему же принадлежат следующие, не менее замечательные слова: «Есть документы парадные, и они врут, как люди, У меня нет никакого пиетета к «документу вообще». Тут нет и малейшего пренебрежения к документу — да и смешно было бы подозревать в этом писателя, пришедшего в литературу из науки. Речь о другом — о документе как об отправной точке поиска; о минувшей действительности, которая достаточно прихотливо, не без лукавства, а подчас не без намеренного искажения запечатлела себя в письмах, протоколах, дневниках и прочих официальных и неофициальных бумагах; и, если хотите, о священном долге писателя неуклонно стремиться к истине, с какими бы трудностями ни было сопряжено ее постижение.
Повести Ю. Оклянского, кажется мне, и родились из такого стремления — к истине судьбы и к истине творчества. Само собой, их замысел проклюнулся благодаря знакомству с документами; однако вся дальнейшая работа писателя, его пристальное, прилежное изучение места и времени, его встречи со спутниками своих героев, его настойчивые вопросы к живым и его искреннее желание понять ушедших — все это позволяет нам определенно утверждать, что факта, даже самого значительного, Ю. Оклянскому недостаточно. Факт как бы намекает на полноту жизни, на ее радостное и трагическое богатство, на скрытые в ней события; он отчасти напоминает окошко, заглянув в которое можно увидеть широкие просторы еще неведомого мира. Вот почему, натолкнувшись, к примеру, на неизвестную переписку Б. Брехта и М. Штеффин, писатель использует ее как повод для того, чтобы рассказать нам не только о достаточно непростых отношениях выдающегося драматурга и его преданной помощницы, но и о тех, кто был рядом с ними, кто так или иначе был вовлечен в их творческие и житейские заботы и без кого — постепенно убеждаемся мы — повесть о маленьком солдате оказалась бы попросту неполной. Точно так и с «Шумным захолустьем» — тот же широкий взгляд, вбирающий в себя мир старой Самары, семейную драму родителей А. Н. Толстого, первые литературные опыты будущего писателя и взыскательное отношение к ним неутомимой литературной труженицы — Александры Леонтьевны Бостром.