Больно. Холодно. Страшно. Она уже почти чувствует, что мертва.
Локи осматривает ее с головы до ног оценивающим взглядом. И под вниманием этих пронзительных (и отчего-то ужасно знакомых) глаз Сигюн становится дурно. Он останавливается на ее стиснувших ткань платья руках.
— Кажется, ты сломала ребро, — безразлично подмечает он. — Какая жалость.
Сигюн прикрывает глаза и комкает губы, чтобы окончательно не разреветься. Ей ужасно больно снаружи, он хочет, чтобы ей было больно еще и внутри?..
Сигюн хотелось бы слиться с тенью деревьев, спрятаться от его давления. Она может поклясться, что прямо сейчас Локи решает, в каком месте прокрутить нож, чтобы пощекотать ее внутренности. Смотреть, как в агонии мучаются смертные, — это ведь так весело…
Она зажмуривается и вжимает голову в шею, делая себя еще меньше, когда Локи протягивает к ней руку. Сигюн чувствует во рту металлический привкус прокушенной губы. Бесконечно тяжело дышит и, стоит холодной коже коснуться косточки на запястье, пискнув, резко шарахается назад. Как будто кончики его пальцев могут укусить. Обжечь. Как бы тривиально это не звучало.
Локи смеется.
— Ты такой пугливый котенок.
Она распахивает свои глаза, зияющие ужасом. И гневом. Как он смеет?.. Как он смеет насмехаться над ее страданиями, будь он хоть трижды раз богом?! Возмущение выгравировано на каждой черточке ее лица, и Локи это очевидно веселит. В его глазах вспыхивает озорное пламя.
— Что ты хочешь сделать со мной? — осторожно справляется Сигюн.
— Что?.. — склоняет голову Локи в мнимой задумчивости. — Вылечу твое ребро. Или лучше вырву его, — скалится он. — Тебе что больше нравится, милая?
Сигюн застывает в шоке. Она закусывает губу, вновь наполняя рот кровью.
Локи снисходительно усмехается.
— Будь паинькой, стой и не дергайся.
Он делает резкий шаг, вдавливая снег в землю с хрустом. Напрочь сметает границы личного пространства. Смертное и потустороннее. Буквально.
От него пахнет морозной свежестью, чем-то странным и терпким. А еще — кровью. Насыщенный, стойкий запах. Мурашки медленно ползут по позвоночнику. Но самое пугающее, что Сигюн не понимает от чего именно: от того, что ее жизнь в его руках или от того, что он так непозволительно близко? Возможно, от всего сразу.
Локи осторожно — пугающе осторожно — касается ее запястий, негласно требуя, чтобы она открыла торс, и Сигюн встряхивает. Она начинает дрожать, как в припадке, когда он отводит ее руки и обхватывает ладонями талию. Сигюн рефлекторно втягивает живот и хочет удавиться от боли. Ее впервые в жизни так касается мужчина.
Голова опущена. Сигюн не смотрит ему в глаза — слишком страшно. Но она чувствует, что на его губах улыбка. Локи с легким давлением медленно прослеживает большими пальцами нижние ребра и останавливается, вызвав болезненный стон. Молча смещает ладонь выше, и вот тогда Сигюн задерживает дыхание. Зеленое свечение. Магия. Сигюн видит это впервые, и это очаровывает, даже несмотря на боль от встающей на место и срастающейся кости. Свечение гаснет, агония угасает, давая вздохнуть с облегчением полной грудью. Лишь на долю секунды, потому что Локи так и остается стоять. Со своими руками, собственнически лежащими на девичьей талии. Его, кажется, все устраивает. Сигюн — нет. Сигюн хотелось бы быть от него подальше.
— Зачем? — тихо спрашивает она. Она, правда, не понимает.
— Смотри мне в глаза, когда со мной разговариваешь, — голос ровный, но в нем читается сталь. — Так-то лучше.
— Зачем ты вылечил меня? — повторяет вопрос Сигюн, нервно сглатывая от зрительного контакта. — Для чего?
— Хм-м-м… Действительно, для чего? — игриво вскидывает брови Локи. Ужасно яркий жест. — Убивать вас, смертных, вообще-то ужасно скучно. В чем интерес? Знаешь… хочу что-нибудь провернуть, от чего у старого интригана задергается единственный глаз, — он ослепительно скалится. — Может, женюсь на тебе.
Сигюн распахивает глаза в изумлении. Мимолетном. Почему боги в своих насмешках так жестоки?..
— …А может, посажу тебя на цепь и буду водить за собой по всему Асгарду. Как зверушку. Я еще не решил. У меня так много вариантов!.. — с наслаждением произносит он.
Сигюн проникается к нему нескончаемой ненавистью. Эгоистичный. Самодовольный. Обезображенный своей властью и могуществом. Бог. И даже кружащая голову красота не спасает от черной желчи в сердце. Сигюн дергается в попытке отступить, освободиться из наглых рук, но захват становится только жестче. Выпускать смертную из своих объятий, по-видимому, не в его планах. Пусть так.
Сигюн вскидывает голову, гордо и оскорбленно.
— Я человек, а не животное, чтобы держать меня на привязи. И я не твоя игрушка!
— У-у-у… — низко тянет Локи и смеется. — Это было горячо, — он криво ухмыляется. — А я люблю огонь, как ты знаешь… Вот только ты кое в чем ошибаешься, милая, — елейно проговаривает он и опускает голову к ее лицу. — Ты уже моя собственность. Ты до сих пор жива лишь потому, что Я позволял тебе. Ты обещана мне, — он вскидывает брови, взглядом указывая вниз.
Куда-то в районе ее лица. Но Сигюн знает, что это ниже. Под высоким воротом шерстяного платья, у самого основания шеи. Родимое пятно в форме язычка пламени. По крайней мере, так она думала.
Воздух застревает у Сигюн в горле, а внутренности сжимаются в тугой ноющий ком. Как?..
— Почему?..
— Почему? — передразнивает Локи. — О!.. — он понимающе протягивает с ухмылкой. — Ты не помнишь…
Сигюн заходится в пронзительном крике: пламя ярким всполохом охватывает с ног до головы, поднимая волосы вверх. И левое предплечье пронзает кошмарной болью. Сигюн бьется с остатками слез, пытаясь вырваться, но тщетно. Бархатистый смех врывается в сознание пощечиной, и Сигюн наконец осознает, что… ничего. Огонь не жжется. Только обдает жаром и согревает. И…
Ноги резко подкашиваются, Сигюн остервенело вцепляется пальцами в мужские предплечья. Как будто с руками Локи на ее талии она могла бы упасть. В память силком вставляют ранее варварски выдернутый лист. Все внезапно встает на свои места. Сигюн выдыхает. Как она могла забыть? Все это?..
Сигюн пять, и кто-то из соседских мальчишек рассказывает ей о Дикой Охоте. Очень хочется посмотреть на богов вблизи, но родители строго-настрого запрещают и запирают дома. Она дуется, но очень скоро переключает внимание на праздничную еду. В конце концов, всегда есть следующий год.