Человек, которого Бельк назвал щеголем, полностью соответствовал этому короткому и емкому описанию. Тончайшей выделки сапоги серой кожи, серые бархатные бриджи, того же цвета комзол, расшитый серебряными нитями в димаутрианском стиле, что в этом году вошел в моду. Море кружев, от воротника до запястий. Тонкие кисти рук, унизанных перстнями, в одной из которых висел кружевной же платок, а вторая держала серебряный кубок. Худое и бледное лицо с тонкими чертами из тех, про которые доброжелатели говорят «породистое», а злопыхатели — «надменное». Непроницаемые черные глаза чуть прикрыты в приличествующей аристократу скуке. И завершение ансамбля, над которым наверняка работал с десяток человек, широкополая шляпа с темно-красными перьями неизвестной Мерино птицы. Щеголь. Барон Бенедикт да Гóра, кансельер коронного сыска Ее высочества Великой герцогини Фрейвелинга.
— Мое почтение, господин барон! — Мерино склонил голову. — Какая честь для моего заведения!
Аристократ окинул фигуру трактирщика ленивым взглядом. Рука с платком описала небольшой полукруг, разрешая войти и сесть.
— Ваш тон, синьор Лик, будто бы говорит об обратном. — Голос барона был низким, глубоким и немного хрипловатым, опять же по последней моде в столице.
— Что вы, господин барон! Как вы могли подумать о таком! Я всегда рад принимать вас… — Голос Мерино сочился таким количеством масла, что его хватило бы смазать все скрипящие двери города.
И вдруг сделался сухим и сварливым:
— …даже если маленький паршивец заходит так редко, что я начал забывать, как он выглядит!
Манеры барона мгновенно изменились, будто провели губкой по холсту, стирая одну картину и открывая другую. От ленивой изнеженности и вальяжности не осталось и следа, глаза весело блеснули, а из голоса исчезла модная хрипотца.
— Мерино, я ведь важный государственный служащий! По-твоему, мне так просто вырваться?
— От замка пешком десять минут идти!
— И ты считаешь, что я все время провожу в Инверино?
— А на что еще может быть способен изнеженный юноша дворянского рода?
— Мне двадцать два года!
— И где я ошибся?
— В изнеженности! Я этот образ называю «щёголь»!
— Бельк так тебя и сказал. Говорит он, как ты знаешь, мало, но всегда точен в формулировках.
— Как дела у старого душегуба?
— Разве ты не говорил с ним?
— Дворянин, беседующий с трактирным вышибалой, — это ни в какие ворота!
— Ну, хоть каплю здравого смысла я вбил эту аристократическую голову!
— А также научил парочке грязных трюков со шпагой!
— Иначе бы ты не смог спокойно ходить по городу со всеми этими перстнями.
— Я правда скучал, Мерино.
— Я тоже, мой мальчик. И я прекрасно все понимаю про твою занятость. — Мерино налил себе вина, тронул краем кружки бокал барона. — Но имеет право старый человек поворчать на радостях. Даже если и понимает, что ты пришел по делу.
Бенедикт кивнул. Они с Мерино знали друг друга довольно давно и, общаясь без свидетелей, опускали сословные нормы поведения. Да и вообще не видели причин соблюдать правила приличия, по которым оба собеседника часами ходят с разговорами вокруг да около.
— Ограбление корабела Беппе Три Пальца…
— Украли чертежи19 нового судна?
— Демоны, Мерино! Ты уже в курсе?!
— Когда-то я был очень неплох в своей работе, — с деланной скромностью улыбнулся трактирщик.
Барон хохотнул — грубо и искренне, что совершенно не вязалось с его образом. Так развязано мог вести себя лейтенант наемников, бретер, наконец, но никак не благородный человек.
— Но как ты догадался? А! Аресты пыльников, которые проводит стража!
— Не только, но да! Бенито, я надеюсь, эти аресты не твоя инициатива?
— Конечно, нет! Проклятый идиот Бронзино! В чью светлую голову пришла идея сделать едва получившего дворянство солдафона начальником сольфикхунской стражи?!
— Твоему покровителю маркизу Фрейлангу. И Бронзино не так плох, просто стремится доказать, что он хорош. К тому же, тебе ли рассуждать о солдафонах и дворянстве?
Бенедикт развел руками: мол, поймал. Его отец тоже был первым носителем баронского титула, получив его за верную службу от своего сюзерена.
19
Здесь под чертежами понимаются наброски, сделанные мастером на бумаге, а не та объемная нормативная документация, которую представляет современный читатель. Скорее эскизы с подписями и пояснениями, чем чертежи.