От домика, стоящего на самом краю оврага, вела вниз к колодцу и потоку вырытая по крутому скату тропинка с перилами. На противоположной стороне, принадлежавшей еще к Яровине, прямо против дома, над дорогой, стоял прекрасный, деревянный крест, обсаженный елью и кустарниками. Под ним лежал камень, на котором старик Дарский любил садиться и читать вечерние молитвы. Тот ошибался бы, кто подумал, что обедневший и изнуренный годами пустынник жаловался на людей или скорбел о прежнем богатстве. Скромная и простая жизнь, которую вел он смолоду, так походила на настоящий образ его жизни, что Дарский мог только разве горевать о том, что состояние не позволяло ему делать столько добра, как прежде. Больше всего огорчало его, что для охоты и мест не было довольно — и силы не позволяли ему охотиться. Скучал старик, когда в свободные часы от молитвы не беседовал о бывалых временах с Каспаром или прежними своими крепостными. Однако несмотря на это, не омрачалось его грустное лицо, но яснело внутренним спокойствием, смирением, христианским мужеством и гордостью благородной души, чувствовавшей, что создана по образу и подобию Божию. Дарский был высокого роста, атлетического сложения, ни худ, ни толст: трудолюбивая жизнь не позволила ему ни отощать, ни расплыться. Несмотря на преклонные лета, держался он прямо, и если бы не серебристые волосы на высоко подбритом чубе и не морщины на лице, трудно было бы дать ему и половину лет, им пережитых. Только глубже запали голубые глаза, да некогда черные и густые брови — теперь седые и разросшиеся — длинными волосами закрывали ему веки. Это ему придавало понурый вид, хотя на устах из-под больших усов виднелась кроткая улыбка. Не будучи в состоянии охотиться с борзыми, ни держать много собак, он ходил со своим легавым и, невзирая на семьдесят лет, стрелял еще метко, а ноги его так были бодры, что редкий, здоровый крестьянин мог поспешить за ним. На коня садился он не часто, а любил лошадей, и хотя их имел немного, но каждая была хороша в своем роде. Это были остатки некогда знаменитой восточно-польской породы. В доме старика было все чисто, но убого; некоторые только последки предковских богатств зашли под соломенную его кровлю. Домик состоял из большой комнаты, спальни, людской напротив, кладовой и пристройки сзади, в которой хранились вещи, не способные разместиться в тесном жилище. Были там сундуки бумаг, старинные уборы, мебели какие-либо памятные, много старинных книг, богатая конская сбруя, великолепные седла и тому подобные вещи. Большая комната ничем не отличалась от обыкновенных фольварочных: бревна на потолке не были обмазаны, пол из простых досок, печь из белых изразцов, столы и скамейки простой работы; но несколько фамильных портретов на стенах и чудный хрусталь и фарфор в старинном с резьбой шкафу, стоявшем у дверей, обращали на себя внимание.
Между портретами помещались военные и охотничьи трофеи, развешенные на леопардовых шкурах. Блистали там старые луки, красные татарские колчаны, булавы, кривые сабли, наперсники, кинжалы в украшенных ножнах и великолепные, золоченые шлемы. Это были памятники, с которыми Дарский не хотел расстаться и в нищете, впрочем, его не тяготившей.
На камине близ часов расставлены были три богатых бокала искусной работы, удивлявшие своей баснословной величиною. Невозможно было понять, как могли из них пить люди. Павлин, наименьший из бокалов, вмещал в себе полгарнца. Широкая скамья была покрыта турецким ковриком, перед нею — стол, завешенный узорчатой скатертью. В спальне белый под лак столик с ларчиком, дальше кровать, накрытая узкой и твердой лосиной шкурой; над постелью оружие, распятие и страстная свеча. По углам несколько гданских сундуков, ружья, удочки, сетки и седалище для сокола, которого, давно уже не имея, старик все еще обещал завести себе.
Описанные богатые вещи, всегда бросающиеся в глаза, но сохраняемые только как драгоценные воспоминания, могли дать о старике ложное понятие. Но он среди них, одетый в серый сюртук, ел, что ели его слуги, а спал на лавке, покрытой несколькими кожами с суконным вальком вместо подушки. Но не тщеславие остатками богатства вывело на сцену эти вещи, потому что никто и не заглядывал в уединенный домик, исключая крестьян соседних деревень, которые приносили старому пану какие-нибудь продукты.
Долговременное спокойствие и патриархальные связи, в которых прожили несколько поколений владельцев из фамилии Дар-ских и крестьян, не позволяли ни последнему из Дарских, ни крестьянам разорвать узел, скрепленный благодарностью и взаимной дружбою. Несмотря на то, что имение Дарского было продано, крестьяне прежних его деревень все его называли "старым паном", шли к нему на совет в каждой надобности, приводили к нему детей для благословения. А как прежний владелец знал всех в лицо, по имени, знал их связи, надобности, а может быть, еще и помогал охотно, то не было свадьбы без его совета, не было переселения без его согласия и даже старику было известно, если кто хотел перенесть гумно с одного места на другое. Уважение и благодарность, которыми окружали его прежние крепостные, служили ясным доказательством, что сердца крестьян не неблагодарны, как многим кажется. Бедняк имеет слишком хорошую память; хотя, правда, что помня добро, о зле он также забыть не может.