Напрасно будем прибавлять, что Ян не ужинал: в его положении ничего не едят, разве по рассеянию.
Есть в жизни минуты, устрашающие человека, хотя он ничем не может объяснить себе этой боязни, смотря на нее издали. Не всегда вещее предчувствие потрясает сердце и заставляет приостановиться; иногда избыток надежды рождает боязнь, чтобы она не исчезла в одно мгновение. Голова идет кругом, немеют уста, глаза смотрят и ничего не видят, даже мысли, подобные птицам, над которыми кружится невидимый ястреб, и они машут в воздухе ослабевшими крыльями, падают.
Наиотважнейшие, обладающие присутствием духа не узнают себя в те критические периоды жизни; а когда после холодным взором посмотрят на предмет боязни, смеются над ним, как над ребячеством.
Волнуемый таким страхом, подъезжал Ян к Домброве. Он не мог отдать отчета в своей боязни; и хотя изъяснял себе, что страх был неразумным чувством, какой-то болезнью, ребячеством, однако, все боялся чего-то.
Мы возвратимся в комнату Старостины в то время, когда Юлия, утомленная и взволнованная прогулкой, присела на скамеечке у ног бабушки.
— Видишь, дитя мое, — говорила старушка, прикладывая руку к ее вискам, — как тебе кровь бьет в голову! Ты вся покраснела и так измучилась. Сколько раз я просила, чтобы ты не бегала. И Мария позволяет?
— Я говорила Юлии, просила.
— Но, милая бабушка, это мне нисколько не вредит.
— И, слава Богу, но может повредить. Умеренное движение полезно для здоровья, но такое усиленное…
— Когда же и бегать, бабушка, как не в мои годы!
— Умеренно.
— Этого я не понимаю, это уже стеснение.
— Вся жизнь неволя, дитя мое!
— Боже сохрани!
— Что же делать?
— Что? Не поддамся! — сказала Юлия, топая ножкой.
— Дитя, дитя!
— Однако, есть важная новость, бабушка! С нею-то я и летела к вам: тайна открыта.
— Какая тайна?
— А мой незнакомец?
— Твой?
— Наш, то есть мой и Марии.
— Я не признаю его своим, — прервала Мария, краснея.
— Когда мне нельзя сказать мой, должна же я говорить наш.
— И что же твой незнакомец?
— Знаю, кто он.
— Вероятно, что-нибудь неинтересное?
— Однако, милая бабушка, он сын того Дарского, о котором вы мне сами рассказывали.
— Сын Дарского? Я не знала, что у него есть сын.
— Он живет где-то в Литве и приехал только навестить отца. Видите ли, милая бабушка (говорила Юлия, добывая крепость приступом), он дал мне слово приехать к нам. Теперь дело в том, кто его представит? У него никого нет знакомых.
Старушка задумалась; видно было, что ей весьма не нравилось приглашение внучки.
— Как? — спросила она через некоторое время. — Он сам напрашивался на посещение?
— Нет, Боже сохрани! Я его пригласила.
— Ты? Ты, дитя мое?
— А что ж здесь дурного, бабушка? Он прекрасно образованный, любезный молодой человек, наш околоток так пустынен; ловлю кого можно.
Бабушка погрозила внучке.
— Смотри, — сказала она, — что он о тебе подумает?
— Подумает, что я приветлива.
— А если это какой-нибудь повеса, который возмечтает…
— Ничего он возмечтать не может. Не так я его звала к себе. Наконец, бабушка, вы исправите мое приглашение и напишите ему от себя.
— Я, душа моя?
— Да, и сегодня же.
— Этого я не сделаю.
— Почему?
— Мне неудобно.
— Напротив, бабушка. Дарские бедны, а облегчить бедному первый трудный шаг для его самолюбия — право, всегда следует. Если бы он был богат, я не говорю.
— Спрашивается, какая нам в нем нужда?
— Для чего людям — люди? Нам тоже нужно общество.
— Молодой человек… пойдут толки…
— Пусть себе толкуют, не стоит обращать внимания…
— Только не женщине.
— Тем-то и губят себя женщины, что близко принимают каждую болтовню. Мало ли пищи для языков!
— Сама не знаешь, что говоришь.
— Но вы напишете, бабушка?
— Нет, дитя мое, это было бы что-то, не знаю, кажется мне неприличное. Как будто бы мы хотели поймать его.
— Поймать! Разве же кто-нибудь о нас подумает подобным образом? Разве же мы в этом нуждаемся?
— А наконец, дитя мое, есть еще одна важная причина, по которой я не решаюсь принять у себя молодого Дарского.
— Какая же?
— Это не тайна, и я расскажу тебе. Дарские всегда были честными людьми, но своими странностями потеряли уважение в соседстве и совершенно удалились от общества. Когда они были богаты, презирали других, а обеднев, гордились снизойти к людям. Один раз только старик Дарский имел неприятность с одним из близких наших родных, и встреча эта оставила по себе память и непримиримую ненависть.