Тем не менее, коль скоро я решилась на эти заметки, следует помнить о предполагаемом читателе, любопытство которого пока остается неудовлетворенным. И вот уже следующий вопрос:
— Кто должен совершать такие обычные действия, как сдача экзамена в столь необычных условиях, и кому это надо?
Не знаю, насколько я могу распространяться на эту тему, но так как считается, что пишу я сугубо для себя, то скажу, что существует группа учеников, сформированная из детей, отобранных в раннем возрасте. Отбор этот происходит неизвестным мне образом, Учителями, или Наблюдателями, как мне нравится их называть. Им, кстати, такие вольности не очень по душе, на подобные вещи они смотрят косо и неодобрительно. Думается мне, что подготовка детей стереотипна и подчинена определенным правилам, но это только мои предположения, так как Учителя делают все возможное, чтобы их ученики не пересекались и не общались между собой. Если же по воле неведомой случайности это все-таки происходило, то с их стороны делалось все возможное, чтобы помешать запретному общению. Поэтому, если судить по моему обучению, то их система сводится к обычному для нашей жизни принципу кнута и пряника. И хотя они не ставят оценки, их подход порицания и поощрения работает даже эффективнее, чем в обычном случае. Да и смотрят они глубже. Если в нормальных школах ученик может преспокойно витать в облаках, в то время как бедняга учитель бьется у доски, то в нашем случае такие штуки не проходят. Видят сразу и пресекают немедленно. Есть и еще отличия. Например, должна признать, что Учителя стараются защитить своих подопечных, разумно и тщательно следя, чтобы предел прочности ребенка не превышал ту силу давления, которая на него оказывалась. О некоторых других деталях я не рискую писать здесь, так как даже их терпение имеет свои границы. По сути, во всем этом очень много положительных сторон, и если бы не непременное условие во всем следовать их жестким правилам, я была бы совершенно довольна жизнью. Но, к сожалению, это и есть моя ахиллесова пята. Именно из-за этой слабости я дважды чуть не провалила очень простой, но с хитроумной заковыкой экзамен. Именно из-за пресловутой нелюбви к правилам меня несколько раз вызывали на ковер, грозя самыми серьезными карами. Я старалась, честно старалась, но каждый раз происходило что-то непредвиденное, что не давало мне выполнить свои искренние обещания. Ну, прямо как у бедняги Буратино, ноги которого упорно шли в цирк, вместо того чтобы топать прямиком в школу. А что делать, если в цирке музыка и интересно? И вот опять, когда во мне было затеплилась надежда, что я научилась придерживаться не мною установленных правил, опять сорвалась и совершила страшнейшее нарушение.
Ага, вот и опять всплыло это самое пресловутое нарушение. Как было бы хорошо расслабиться после успешной (или почти успешной) сдачи этого треклятого экзамена и перестать о нем думать. Так нет, сижу тут в каком-то психоделическом состоянии, находясь одновременно в двух местах, да еще и воспринимаю окружающее с позиции двух совершенно разных людей. Естественно, что приятного в этом мало. Ведь, по сути, это то же самое, что смотреть одновременно два фильма на быстрой прокрутке — мельтешения много, а толку чуть. Мозг жужжал от напряжения, но как найти ключи к воспоминаниям странной сущности, которую так легкомысленно притащила с собой, я не представляла. По естественным причинам меня этому не учили, а сама я ничего подобного никогда не делала. Тогда, вспомнив обрывки старого фольклора, я решила воспользоваться зеркалом, — все равно ничего более интересного мне в голову не приходило. Уставившись на свое отражение, напрягая до боли утомленные глаза, вглядываясь в зеркало, я зашептала:
— Кто ты, кто ты?
Толку от этого было не больше, чем от повторения вслух правил дорожного движения. Потому что ответа не было. Потому что была тишина и было молчание. Хотя, конечно, на что я надеялась? Вряд ли все делалось правильно, может, зеркало не так стояло, может, свет не под тем углом падал. И вскоре я окончательно забеспокоилась, азарт и адреналин почти весь смыло душем, и пришла пора потихоньку возвращаться к реальности, не предвещавшей мне ничего хорошего. Отражение в зеркале погрустнело, на лице появилось раскаяние. Мало того, что все пошло не так и я чуть не осталась в этом жутком стеклянном мешке, так еще и, поддавшись неосознанному порыву, совершила вещь абсолютно недопустимую. Даже ребенок, только-только начавший свое обучение, знает, что, возвращаясь из путешествия, брать ничего нельзя. Даже мелкий симпатичный камушек, даже листик неведомого дерева, принесенный с собой, считался очень серьезным нарушением, пожалуй, даже одним из самых серьезных. Но если по какой-либо невероятной причине что-то все же пошло не так, следовало сразу признаться в проступке и покорно ожидать наказания и прощения. Я же нарушила все, что можно было нарушить, — и что же? Для чего? Я строго посмотрела на свое усталое лицо, ожидая вразумительного ответа.