- Где найти этого скрипача, как его увидеть?
- Вы тоже хотите послушать? Боюсь вас разочаровать. Он не всем может прийтись по душе. Впрочем, как знать, вы, кажется, способны чувствовать тонко, обостренно... И вместе с тем послушать его... Нет, не знаю. Разыскать? Он исчез. Больше не появляется у Марандини.
- А как найти кабачок, вы знаете?
- Ну разумеется. Я ведь живу в Родеге. Это не самый комфортабельный район столицы, должен признаться, но что поделаешь, заработки теперь не те.
Крэл записал адрес, щедро расплатился с мастером и поспешил уйти.
К Марандини он попал только вечером. В сутолоке, в чаду, в табачном дыму он едва разглядел итальянца, ловко действовавшего за стойкой. Гам, разноголосица, ругань. Дышать стало, совсем трудно, и Крэл понял, что поговорить с Марандини спокойно, не спеша, не рискуя насторожить его, в этот день не удастся.
Из подвала он выбрался на свежий воздух и медленно побрел вверх к площади Олинор. Как точно все описал Нолан. Здесь и в самом деле граница, последний рубеж. Площадь залита светом, сияют рекламы, снуют автомобили тех марок, которые никогда не сворачивают в мрачные переулки Родега. Чувство облегчения, как только остались позади подозрительные трущобы, и тут же мысль о собственной слабости. Надо быть сильнее, а то окажется прав Нолан... Может быть, спуститься еще раз, подождать, пока разойдутся завсегдатаи и, улучив момент, заговорить с угрюмым, похоже, свирепым итальянцем? Нет, пожалуй, лучше потом, утром...
Утром в кабачке было тихо, пусто. Тяжкий ночной дух так и не выветрился, но дышалось немного легче, чем накануне вечером, а главное, не было пьяной толпы, которую Крэл не переносил. Он рассчитывал даже в ранний час застать в кабачке посетителей, устроиться за дальним столиком, незаметно понаблюдать за хозяином, и потом уже решить, с чего начать. Однако посетителей в подвальчике не было.
Марандини, теперь он не казался таким свирепым, играл в шахматы. Доска лежала на высокой стойке. Итальянец сделал ход белыми, не спеша обошел стойку и взялся за черную ладью.
- Я бы пошел не так, - заметил Крэл.
Марандини, даже не взглянул на советчика, оставил черную фигуру, молча побрел вокруг стойки и склонился над полем белых.
- Ну!
Кабатчик был неразговорчив и партию у Крэла, считавшегося сильным шахматистом, выиграл запросто. В двух следующих кабатчику пришлось потруднее, но и они не принесли успеха Крэлу. Убирая шахматы, хозяин бросил:
- Продолжим завтра.
- Собственно, я не собирался...
- Когда такие вот, - Марандини глянул исподлобья на Крэла, - забредают сюда, то это неспроста.
- Ничего особенного, Марандини, я только хотел спросить у вас о скрипаче, который как-то играл здесь.
- Много их у меня перебывало.
- Тот, о ком я спрашиваю, говорят, играл так, что забыть его невозможно.
- А, понимаю, о ком вы. Значит, хотите разыскать?
- Да.
- Месть? Женщина?
Крэл поморщился. Простой вопрос о скрипаче осложнялся. Неужели Марандини знает о Ваматре не только как о музыканте?
- Впрочем, это ваше дело, - так и не дождался ответа кабатчик, - однако учтите, у Марандини ни один шпик еще ничего не выведал о людях, которые здесь едят, пьют или играют на любом инструменте. Понятно? Ну а скрипач...
- Расскажите о нем! - попросил Крэл.
- Единственное, что никогда не подводило нас, итальянцев, это любовь к музыке и вера в чудеса. Да, это чудо... Его действительно забрасывали помидорами, но и плакали. Играл он дьявольски хорошо. Это говорю вам я Марандини!
- Мне нужно, поверьте, очень нужно послушать его.
В темных глазах итальянца, не злых, но страшноватых, таких, с которыми встречаться взглядом тяжело, промелькнула настороженность.
- Чуда хочешь?
И вдруг он подобрел:
- Выиграешь у меня партию, пусть одну - будет тебе чудо.
Инсу он больше не видел. Три вечера прождал ее на станции, провожая жадными глазами автобусы, уходящие в Рови, а на четвертый поехал туда сам. Впервые он засветло подошел к домику, увитому глициниями. Дышалось легко. Не мучала одышка, особенно донимавшая в прокуренном, пропитанном винными парами подвальчике. "Надо ездить в горы, иначе пропаду. Опять начнется обострение, опять рентгенотерапия, переливание. Чаще, чаще нужно приезжать сюда".
Давно не было так хорошо на душе. "Це-ли-тель-ные го-ры, це-ли-тель-ные го-ры", - отбивал он шаг и вдруг остановился. Горы? Нет, что лукавить, не только горы, но и радость предчувствия встречи. Теперь он зашагал медленней. Почему так тянет к ней? Ну что в ней особенного? Ничего. Ничего, кроме самого главного - ни с кем не было так хорошо, так безмятежно и счастливо.
В домике с глициниями Инсы не оказалось.
Открыла пожилая женщина и, стоя в дверях, нахмурясь, удивленно переспросила:
- Инса, с канатной? Никогда не жила такая.
- Да я же сам...
Крэл осекся...
- Ах, так это вы с ней приходили? Только не Инсой она звалась. Да и не жила здесь... Так, снимала помещение... На всякий случай. А на канатной фабрике, - женщина поджала губы, - чего ей там делать, на канатной фабрике? Ее каждый раз отсюда на хорошей машине увозили. Только машина у станции поджидала. А нам-то в поселке все известно бывает Вот так-то.
Крэл пошел, не сказав ни слова. Только на миг остановился у калитки, где он впервые по-настоящему понял, как ему нужна Инса.
А дверь в доме еще не захлопнулась:
- Может, и вам снять помещение требуется? Так, на всякий случай.
Крэл почти бегом пустился к станции.
Казалось, никогда больше не захочется увидеть ее, не захочется ничего узнать о ней, но в тот же вечер, только-только возвратясь из Рови, он опустил руку в почтовый ящик, нащупал конверт, и первой мыслью было: "А вдруг от Инсы?" Тут же, правда, он обругал себя, постарался обозлить, восстановить себя против нее, но это получилось у него не очень удачно.
Письмо было не от Инсы, однако касалось и ее. Оно не прошло почту. Видимо, кто-то из людей Нолана бросил его в ящик. Даже в таком письме, которое походило на донос, Нолан, как всегда, был изысканно вежлив, заботлив и предостерегал Крэла, намекая, что Ваматр не простит вмешательства в его дела. Заканчивал Нолан добрыми пожеланиями здоровья "Опять он о моем здоровье! Вот почему не взял", - и далее всего несколько слов: "Инса свой человек в лаборатории Ваматра. Это проверено".
Очень все противно. Слежка, доносы, ложь, притворство. Притворялась Инса. А если нет?.. Сделано открытие, но радость убита Ноланом. Пришел на помощь домик, увитый глициниями. Тихий уголок, показавшийся счастливым прибежищем. Не осталось и этого. Глицинии есть, а Инсы нет... Тоже Нолан. Зачем ему это? Заботится, ограждает от Ваматра, как будто боится повторения истории с Лейжем, любит. Любит по-своему, очень холодно, эгоистично. Для себя. Он ничего не сможет поделать с Ваматром, если Ваматр узнает секрет синтеза фермента.
А нужно ли что-то делать с Ваматром? Можно ли, только полагаясь на сведения, полученные от Нолана, решать, кто из них прав. Нет, нет, следует побольше узнать о Ваматре, найти его. Инса у него... Надо встретиться с ней. Хотя бы один только раз.
Письмо Нолана не насторожило, а напротив, подзадорило Крэла. Такой же эффект произвело и следующее письмо. В нем, лаконичном, немного суховатом, очень нолановском, опять содержались предупреждения. Из него было видно, что о каждом шаге Крэла, даже о посещении кабачка Марандини, уже известно Нолану. В письмо была вложена фотография Лейжа. Зачем? Как предупреждение, как острастка? Смотри, каков - красив, молод, силен, и погиб, а ты... Крэл не любил свою внешность, избегал встречи со своим лицом в зеркале, но, получив фотографию Лейжа, потянулся за зеркалом. Смотрел на себя и на Лейжа. Так вот каким Лейж был перед тем, как пойти к Ваматру. Улыбающимся, радостным, белозубым. Погиб страшной смертью, уничтожен бессмысленно, жестоко.