– Отлично. Я как раз знаю хорошее место, где можно перекусить, – парень ответил на одном дыхании, крепко пожимая руку спутницы.
Таня усмирила его нечаянную радость строгим взглядом, слепо бросив бычок в урну. С расстояния три шага попала.
– Не обольщайтесь, молодой человек. Про "перекусить" я ещё подумаю.
Они синхронно улыбнулись, случайно, конечно, и совершенно специально в руках курьера оказался клочок бумаги из блокнота. Быстрым почерком он набросал одиннадцать цифр.
– Напиши мне, если вдруг, передумаешь.
Таня скомкала клочок бумаги в карман куртки и, глядя стёртым взглядом сказала обычное "бывай".
Обещать было нечего.
И в этот раз Юра заметит, как медленно она удаляется. Неподвижные ровные плечи. Гордая осанка Одиллии. Неспешное движение порядком потёртых колёс и заметно, очень чётко видно, как Таня едет вперед, не опуская головы. Совсем. Она порывается обернуться назад, махнуть рукой на прощание, но из воспитанности не делает этого. Юра улыбнулся. Она строгая, очень даже, но когда ей надоедает быть такой, не собой, превращается в ту самую смешную девочку из балетной школы. Которую он не знал.
В машине на стоянке уже ждал Алексей. Он сжимал крепко руль и наблюдал усталым взглядом, как Таня лавирует между оставшимися машинами и людьми. Гордо дождётся её, усадит небрежно на переднее сиденье и не позволит себя поцеловать. Не злой, не уставший, а просто тяжёлое и привычное уже "не надо" прозвучит в душном воздухе.
Пристегнувшись, Таня коснулась щеки своего танцора.
– Я соскучилась.
В ответ он усмехнулся, круто сворачивая на дорогу.
– Пару часов прошло.
– Мне и минуты без тебя очень много. Как ты?
– Хорошо.
– На этот раз балетмейстер заметил твои старания?
– Да.
– Что говорит?
Включив третью скорость, Алексей покрепче сжал руль. Нет, он не беспокоен. Напротив. В такт попсовой песенке весело отбивает бит пальцами по обивке. Наклонив голову на бок дышит так, что этого не видно, не слышно. Покой, каким никто бы никогда не мог похвастать.
И вопросы оставит без ответа.
– Ах да, пока не забыл, сегодня дома не ночую, не жди.
Карие глаза посмотрели в окно. Высокая скорость и всё, что пролетает мимо, прямо сейчас начинает сваливаться в тёмную дыру, а слова, те самые слова, звучат как удар мяча о бетонную стену. Потупив взгляд, Таня прикусит сильно нижнюю губу. Хотела спросить простое "почему?", но этот момент всегда опускала потому как знала – Лёша ничего не скажет. Покрепче зажмёт руль, вдавив ногу в "газ" сделает радио погромче и всё. Теперь ему, правда, хорошо. Сейчас хорошо, когда опять можно помолчать.
Простая фраза "ночевать не буду" дёргала за брови, губы, скулы и физически меняла настрой. Руки искали тепла или тихого места. Если бы только она, она тоже могла работать, Лёша был бы ночами рядом, в постели. Как и должно это быть. Авто уже почти свернуло в район, где жила пара, как в кармане под пальцами Тани зашуршал лист. Неровно вырванный клочок. Синие чернила. Номер. Аккуратно сложен в шесть частей. Лежит точно там же, где и маленький платочек из детства. Открывая изгиб за изгибом стоит подумать – "написать, не написать?". Гадать известной дорожкой. Машина сбавляла скорость. За стеклом виднелся Проспект Мира, белоснежный забор нелюбимой больницы и очень близко окна карикатурной квартиры. Написать? Не написать?
– Завтра не знаю, утром вернусь ли или поеду сразу в театр. Может, поеду к родителям. Может и вернусь. Не знаю, – мимолётно танцор посмотрел как раскрывается клочок бумаги в руках его девушки.
И так она украдкой, как списывая контрольную по физике, наспех забивая телефон в мессенджер, пишет обычное, простое, механическое. Озлобленное:
"Я не передумала. Завтра встретимся на Тверской"
Приятное.
Для Юры.
Авто свернуло во двор, а чья-то входная дверь с тяжестью открылась. На пол в прихожей небрежно был скинут рюкзак. Юра вздохнул и, не включая свет, прошёл по мрачному коридору вглубь квартиры. Можно теперь отдохнуть. Осталось из головы убрать сообщение директора.
"Стрельников, ты получаешь ещё один штраф и последнее предупреждение. Следующий отгул и увольняю".
На кухне загорелся свет, спускаясь на пол из-под абажура старой советской люстры. Через два оборота вокруг своей оси в вечернем мраке располагалась единственная маленькая комната. Уютный жилой угол. У окна стол заброшен бумагами, карандашами, линейками и красками. Бесконечная инсталляция "Хлам", где в её недрах запрятаны чертежи и портреты.
Скрипнуло окно. Курьер опустился на стул, закрыв усталые глаза. Наверное, ему как образцовому художнику, немного архитектору ночами стоило под уличный шум создавать шедевры или около того, но парень не брался всерьёз за эту историю вот уже три года. С тех пор, как закончил университет. Многочисленные картины и макеты никому не смогут принести пользы. Это будут убитые в пустую минуты. Иногда даже дни. И садился теперь Юра только лишь затем за свой стол, чтобы говорить по телефону и крутить между пальцев карандаш. На каждом повороте он улыбался и проводил ладонью по хаотичным бумагам как по чьей-то голой спине. Это она перед его глазами, та, с которой он говорил вечерами. Любимый и иногда нежный голос. Чаще уставший и обиженный. Но ведь любимый.