Да, между прочим, все началось как раз здесь. Как сейчас помню: дело вечером было, после работы, и умотался я за день – просто как бобик. До дома часа полтора: полчаса на трамвае, час в подземке. Ну, понятно, в метро смотришь, как бы место занять да глаза закрыть. Все как обычно... Задремал я, короче.
Открываю глаза, смотрю - надо же, почти приехал! До конечной станции ровно один перегон. Ну, я, конечно, закрыл глаза. Думал, если даже и не проснусь, дежурная разбудит. Всегда так было.
Говорю же, молодой был… Наверное, до того дня кто-то там, наверху, меня терпел. Они ведь за всем наблюдают: постоянно, неусыпно, как говорится. Без контроля ведь никуда…
Короче говоря, проснулся я, когда двери уже захлопнулись, и поезд со мной уходил в тоннель. А позади осталась конечная станция.
Я усмехнулся. Опять двадцать пять… Между прочим, впервые эту историю я услышал лет в восемь - когда за окном темнело, пионервожатые гасили в кубриках свет и расходились по своим комнатам.
"Если пассажир метро заснет и пропустит конечную станцию – то секретный тоннель привезет его на тайную станцию метро, где с ним случится что-то загадочное и страшное. А потом он снова появится в том же поезде - только постаревший на много лет. И ничего не будет помнить …" В разных пионерских лагерях это "загадочное и страшное" украшалось своими сюжетами и подробностями.
Потом я понял, что некоторые детали были взяты прямиком из самиздатовских переводов Лавкрафта.
Интересно, что будет на этот раз? Тихий сумасшедший?
Или…
Знаете, я вначале даже не испугался. Ну действительно, что такого страшного: сейчас проедем чуть-чуть, зайдем на какой-нибудь обходной путь – а потом назад и снова по тому же маршруту. Появимся на той же станции, только с другой стороны платформы.
Ага… Размечтался.
Вот когда состав набрал ход, и я понял, что мы действительно едем куда-то, и вовсе не в обратную сторону – тогда мне действительно стало не по себе. Стал я прикидывать, как буду оправдываться, когда мой поезд откроет двери где-нибудь в депо. "Осторожно, двери открываются…" Тогда еще не было террористов всяких, но в милицию загреметь можно было за милую душу – особенно, если объект режимный какой, а ты вдруг посреди него нарисовался.
Помню, подумал еще, что жаль, паспорт с собой не взял – как бы не пришлось в "обезьяннике" посидеть, пока разбираться будут… И еще помню, тоннель вниз шел. Все время. Ну а потом свет погас. А когда зажегся, мы уже были на станции.
Тусклые желтые лампы в проволочной сетке. И вот тут до меня сразу дошло: во-первых, здесь не депо, а во-вторых… попал я. Совсем попал. Потому что на платформе стояли трое в форме.
Трое в форме. Наверное, сначала он потряс головой, надеясь пробудиться от сна. Потом – протер глаза…
А потом двое из них, в галифе, гимнастерках защитного цвета и синих фуражках с красным околышем, выдернули его из вагона и умело заломили руки за спину. Человек согнулся от боли, но все же поднял голову – и увидел довольную улыбку третьего, в длинном кожаном пальто и такой же фуражке.
- Попался, голубчик! – удовлетворенно и почти ласково произнес командир; - Так, Глухов - остаешься со мной, Андриенко – проводишь куда надо, и мухой назад.
Он рванулся, услышав это "куда надо", и офицер укоризненно покачал головой, а потом ударил его раскрытой ладонью чуть выше уха. Он не лишился сознания, но мускулы его внезапно ослабли, а мысли сделались вялыми и медленными.
- Пошел, пошел! – беззлобно произнес Андриенко и толкнул задержанного в спину…
- …Менты, что ли? – сказал я бродяге, и он осекся, не решаясь продолжить. – Да, бывает, дед. Вот такая непруха: всего-то проехал лишнюю станцию, и столько проблем сразу. Небось, без копейки оставили, да?
Я резко повернулся к нему
- Что дальше-то было – помнишь?
Бродяга потер щеку, взгляд его стал испуганным. Я медленно поднялся, глядя ему прямо в глаза.
- Помнишь? Ну?
(…дальше – переполненный, забитый до отказа вагон с деревянными скамьями, запах хлорки и хлопчатобумажной робы… лица, прижавшиеся к стеклу в последней попытке докричаться, обратить на себя внимание. Поезд, летящий мимо ярко освещенных станций, и изумленные глаза пассажиров, увидавших в кабине машиниста в довоенной униформе, а за стеклами – одинаковых людей в сером…)
- Нет… почти ничего… - он неуверенно коснулся пальцами лба. - Помню… проснулся в поезде. На той же линии… Наверное…
"Конечно, помнишь", - мог бы сказать я ему. "Помнишь серые, тускло освещенные коридоры, уходящие глубоко вниз, и нависающий над головой бетонный потолок бараков. Помнишь блестящие шестерни гигантских машин, медные трубы и струи пара, вырывающиеся из стальных сочленений. Помнишь тяжесть кирки, и вонь грязной робы, и блеск самоцветов – тех, что никогда не видят живущие на земле. И как хрустели под башмаками потемневшие от времени кости никому не известных созданий…