С поминок ушел, не попрощавшись. А телефон Тани потом потерял. Да и бог с ним! Ничего не испытывал он к этим людям – ни зла, ни обиды и ни желания как-нибудь свидеться.
Отоспавшись, Свиридов домой не поехал, дождался с работы мать, рассказал про раздрай в душе и конфликты с женой. Ну и про свои планы, конечно. Мать охала, плакала.
Особенно теплых отношений у нее с Валентиной не было никогда. После свадьбы Свиридов предложил Валентине переехать в Подольск. Какое! Та сразу отказалась – жить со свекровью? Ни за что! Да еще и Подольск, тмутаракань, а как на работу?
К маме ездили раз-два в месяц, по воскресеньям. Валентина словно делала одолжение: «Мы же собирались в кино!» Он обижался, они снова ссорились. Потом, конечно, она ехала, но настроение было испорчено, всю дорогу молчали.
Мама все чувствовала, понимала и страшно переживала. Он знал, Валентина ей не нравилась, но она ни разу не сказала про невестку дурного слова.
Вот и сейчас она переживала не только за сына, но и за его жену и, конечно, за Катю. Как они одни, без него:
– Уехать? Господи, да кому ты там нужен, Женя? И как все будет, и что? А как Валя и Катенька? Как их оставить? Как? Ну про себя я не говорю, – всхлипывала она, – при чем тут я. Но как тебе не страшно менять свою жизнь? Да и куда, Женя?
– Не знаю, – отвечал он, – куда-нибудь. По большому счету мне все равно. Туда, где свобода.
Он отвечал, что менять жизнь не страшно – страшно все оставить как есть, не воспользоваться шансом, не попробовать, не рискнуть. Если не изменить жизнь, то тогда он точно пропадет – сопьется или…
Мать вскрикнула и зажала рот рукой.
Неделю он прожил в Подольске. А через неделю за ним приехала Валя и увезла его домой, в квартиру своих родителей.
Ночью, после бурных и продолжительных, давно позабытых в вечных баталиях и противоречиях ласк, они лежали в кровати и курили – пепельница стояла у него на груди. Как прежде, в добрые стародавние времена, голова Валентины покоилась у него на груди.
– Разве у нас все так плохо? – хрипло спросила жена.
Свиридов промолчал. Она обиделась, резко встала, накинула халат и вышла из комнаты. Спустя какое-то время он пошел за ней. Валентина курила на кухне.
– Разве у нас все так плохо? – повторила она.
Ему хотелось крикнуть, выкрикнуть: «Да конечно же плохо! И нечего притворяться! И нечего пытаться воскресить то, что было. Это, Валя, не восстанавливается. Это – конец». Не сказал, трус. Трус и подлец. А ведь уже тогда все решил. Самая большая подлость – оставлять человеку надежду.
Но кроме той ночи, ничего хорошего больше не было, как он ни старался. Хотя, если честно, старался он так себе, вполноги, как говорила баба Катя. А Валентина старалась – сделала новую стрижку, сбросила пару килограммов, и ей это очень шло, надела глубокое декольте, что тоже ей шло – грудь у нее была пышной, высокой. Перед сном жена тщательно прибиралась – брызгала духами, распушала волосы, никаких бигуди, никакого жирного крема, от которого его подташнивало. Она старалась! А он… Он загудел. Шлялся по мастерским, выпивал, приходил поздно и сразу заваливался в кровать. И Валентина не выдержала – еще бы, при ее вспыльчивом и гордом характере сносить такие унижения.
– Уходи, Свиридов. Сам видишь, не получается.
Было тошно. Ах, как было тошно! Но в один далеко не прекрасный день он собрал свои вещи и ушел.
Неделю кантовался у дружков-приятелей, много пил, и ему казалось, что выхода нет. Деньги закончились, так что кормился там же, в мастерских у друзей. Иногда перепадала халтура, мелкая, незначительная и унизительная.
Одну из них подкинул Стас, верный друг. Позвал на оформление выставки в Сокольниках. Работа на неделю, скорее ремесленная, чем творческая, но и то хлеб! Там же, в Сокольниках, сняли двух девок, беспечных, заводных и веселых студенток иняза, ну и загудели по полной. Половину гонорара отложил дочке, а половину пропил. Денег он не заметил. С походом к жене тянул, было стыдно да и вообще неохота: начнутся разговоры, попреки, скандал. Все надоело до некуда. И, конечно, влез в Катькины деньги. Кроме жгучего стыда, не испытывал ничего. Сволочь, Валентина права, безответственная сволочь, подонок. Ясное дело, дочка с голоду не пропадет. Есть дед и бабка, есть работающая мать. Но он же отец! Должна быть какая-то ответственность за ребенка? Ответственности не было. Но по дочке он тосковал. Собрался с духом и поехал в Шатуру.
В электричке увидел себя в зеркале и ужаснулся – ну чистый алкаш! Отекшая, небритая морда, отросшие волосы, помятая рубашка. И в таком вот виде к ребенку? Хотел выскочить из электрички, но удержался – осталось только здесь проявить малодушие.